— Война войной, — подтвердил я, с удовольствием усаживаясь на плетеный стульчик, а обед по расписанию.

— Ой, Миша! — засмеялась женщина, — я уже и забыла, какой ты балагур. Но знаешь, директор может и обидеться.

— Да мы недолго, — отмахнулся я. — Как у вас-то тут дела?

— Нормально, — вздохнула женщина, — бОльшая часть гимназистов разъехались кто на практику, кто ещё куда, сейчас только малыши и остались. И не только те, которых ты привел, но ещё человек тридцать. Маленькие такие, смешные…

Женщина говорила и говорила, а я внимательно наблюдал за её эмоциями.

И, честно говоря, то, что я видел, мне не нравилось.

Складывалось ощущение, будто Зинаида Ивановна разрывается изнутри.

Она то забывалась и с умилением рассказывала про малышей, как они кушают, как ходят на занятия, то внезапно хмурилась и вздыхала.

И чем больше я её слушал, тем чётче понимал, мой сон и сцена, показанная Бездной, были неспроста.

Признаться, бочонок с маринованными опятами ещё тогда зацепил моё внимание.

Уж слишком он был тяжелый, да и эти специальные ухваты по бокам… А теперь ещё и вскрылось, что никаких опят в гимназии отроду не было.

Не нужно быть кандидатом наук, чтобы сообразить — с бочонком дело нечисто.

Лично я ставлю на бомбу.

Остается понять, как Зинаида Ивановна с этим всем связана — раз, почему Яков Иванович не в курсе — два, и что делать с этим бочонком — три.

И опять же, попробовать разобраться самому или все рассказать Якову Ивановичу?

Разумно было бы рассказать обо всём директору, но…Чуйка Воина подсказывала другое.

Я пил чай, рассказывал Зинаиде Ивановне про надел, про острог, про своих товарищей и про Алексию с Айной, а сам следил за её реакцией и думал.

Каким образом она связана с бочонком? И почему в последнее время Зинаида Ивановна живет на кухне?

— Ты, Миш, к малышам зайди, — Зинаида Ивановна взялась за запечатанную бутыль, — они прям по тебе скучают, всё время спрашивают, когда придешь.

— Обязательно зайду, — пообещал я, протягивая руку к бутылке, — давайте я открою?

— Давай, — в голосе женщины мелькнула неуверенность, но бутыль она мне всё же отдала.

— Знаете, Зинаида Ивановна, — я задумчиво покрутил бутылку в руках. — Хочу попросить у вас совета.

— У меня? — удивилась женщина, не спуская глаз с бутылки. — Ну давай, чем смогу, помогу.

— Дело в том, что у моего друга есть знакомая, которая работает в … школе искусств.

Я ещё раз прокрутил в голове скелет разговора, пробежался по выявленным эмоциями Зинаиды Ивановны, и всё же решился.

— И её заставили сделать ужасную вещь. Принести на работу кувшин не то с ядом…, не то с огненной жидкостью…

На словах про яд женщина вздрогнула.

— Заставили?

— Он не раскрывал детали, — я виновато улыбнулся, — но я предполагаю, это был шантаж… возможно взяли в заложники её родных… детей…

На детях Зинаида Ивановна чуть ли не вспыхнула в эмоциональном плане, а я мысленно кивнул.

— Но эта его знакомая, она очень порядочная женщина, и терзается муками совести. Она не уверена, что жизнь сотни других детей равноценна жизням её ребятишек. Но, материнское сердце сильнее разума…

Зинаида Ивановна машинально кивнула, не переставая теребить в руках платочек.

— Когда я спросил своего друга, почему его знакомая не пойдет к своему начальнику и не расскажет все, как есть, он предположил, что она находится… под гипнозом… или под клятвой крови… или не может отлучаться от кувшина.

На этот раз отклик случился и на словах про клятву крови, и про «не может отлучаться».

— Я сказал своему другу, что точно есть способ спасти её детей, но он сказал, что его знакомая очень боится. Что она даже порывалась покончить жизнь самоубийством, но не решилась.

— Я её понимаю, — голос Зинаиды Ивановны звенел от напряжения. — Ради жизни своих детей пойдешь на любую мерзость.

— И вот я сижу и думаю, как помочь моему другу и его знакомой, — я располагающе улыбнулся. — У меня есть друг, который может вытащить хоть кого и хоть откуда, знать бы только, кого и откуда…

— Знать бы только, откуда, — эхом повторила женщина.

— А ещё, я никак не могу понять, почему нельзя взять этот кувшин и поместить в пространственный карман.

— Обычно такие кувшины создают из специального материала, который начинает разрушаться в стазисе, — машинально отозвалась Зинаида Ивановна, — знакомую твоего друга должны были об этом предупредить, чтобы… не возникло искушения.

— Ого! — я покачал головой. — И сколько времени продержится этот кувшин?

— Древние его знают, — женщина пожала плечами, — может сутки, может трое. Но это неважно.

— Почему?

— Стоит его знакомой потерять связь с кувшином, как он… сработает. И неважно, где он будет находиться. В Пространственном кармане или в каком-нибудь защитном сундуке.

— Вот как… — я посмотрел на бутыль и поставил на стол. — Ладно, чего мы все о грустном, да о грустном? Зинаида Ивановна, у вас где-то были чудесные пряники…

Женщина покосилась на бутыль, посмотрела на меня тоскливым взглядом и поднялась с места.

Я же, стоило ей отвернуться, вытащил из Инвентаря бутыль с «Восточной ночью» — то самое пойло, при помощи которого Ольга хотела отравиться — и, сорвав пробку, плеснул немного в чашку женщины.

Как там думала Ольга?

«Одного бокала хватает, чтобы Одарённый любого ранга унёсся в мир грёз, где он самый сильный, или любимый, или богатый, да так оттуда и не вернулся.

Приятный вкус, чудесный аромат — идеальная компания для последних мгновений жизни».

Зинаида Ивановна одаренная, поэтому максимум, что ей грозит — долгий крепкий сон.

Стоило бутылке с коварным зельем исчезнуть у меня из рук, как из кладовки выглянула хмурая женщина.

— Пряники не нашла, — Зинаида Ивановна пожала плечами, — мёд есть.

— Мёд — это здорово! — я дождался, пока женщина вернется за стол, и поднял свою кружку. — За счастье и здоровье! За то, чтобы дети жили долго и счастливо. За семью!

— За семью, — глухо подтвердила Зинаида Ивановна и, покосившись на свою запечатанную бутыль, едва пригубила из чашки.

— Костром пахнет, — удивленно протянула женщина, заглянув в кружку. — Вкусно…

Широко зевнув, она попыталась было встать, но вместо этого сползла на пол. И тут же засопела.

— Простите, — я с сожалением посмотрел на повара. — Но другого выхода нет.