…И если мы хотим устроить нашу жизнь согласно тому правилу, которое всегда требует от нас стремиться к трудному, тогда то, что теперь кажется нам самым чуждым, станет для нас самым близким и самым верным. Можно ли нам забыть те древние мифы, которые стоят у истока всех народов, мифы о драконах, которые в минуту крайней опасности могут стать неожиданно принцессами. Быть может, все драконы нашей жизни – это принцессы, которые ждут лишь той минуты, когда они увидят нас прекрасными и мужественными. Быть может, все страшное в конце концов есть лишь беспомощное, которое ожидает нашей помощи.

И Вы (…) не должны бояться, если на Вашем пути встает печаль, такая большая, какой Вы еще никогда не видали; если тревога, как свет или тень облака, набегает на Ваши руки и на все Ваши дела, Вы должны помнить, что в Вас что-то происходит, что жизнь не забыла Вас, что Вы в ее руке и она Вас не покинет. Почему же Вы хотите исключить любую тревогу, любое горе, любую грусть из Вашей жизни, если Вы не знаете, как они все изменяют Вас?[26]

В конце Люсьен добавил от руки: «Жизнь, жизнь, жизнь. Нужно доверять ей, любимая моя, и целовать драконов».

Вот сука! Он уже неделю ее не видел. Ох, как он изголодался, как изголодался. Он онанировал как безумный, но это не помогало. Ему даже не удавалось кончить, все оставалось при нем.

Уже неделя, как она выставила его за дверь со всеми его пожитками. И она оскорбила его! Не на шутку оскорбила! И реакция последовала незамедлительно, уже на следующий день люди косо на него поглядывали. Такие сальные, липкие взгляды. Все шептались за его спиной: «Пустоцвет. Пустоцвет». Он слышал их. Или ему казалось, что слышит. В любом случае, это началось. Опять затянули старую песню! И не надоело им? На этот раз в песню включен новый куплет: маленький член, маленький член! Вот стерва! Надо было все-таки ее треснуть. Как всех остальных. Но, вот сука, до чего же хороша!

– Я и сам виноват, – сказал он себе, прерывая сеанс и застегивая ширинку. – Не слишком-то умно было предлагать человеку роль мисс Тиф-Тиф, когда она мечтает о Голливуде. Действительно, небо и земля!

Бардак, кругом бардак.

Он больше не выходит из дома. Или выходит ненадолго выгулять «Мазерати», прокатиться под ее окнами, искоса глянуть, не курит ли она на балконе, а вдруг на ней открытое платье с бретельками, бретелька падает, открывая грудь…

Ох, черт, какие у нее сиськи!

«А если у нее горит свет, – тут он слегка притормозил, – зайти или не зайти?»

Он, расстроенно шаркая ногами, вернулся в квартиру, включил телевизор. Смотрел все подряд: телешопинг, прогноз погоды, «Двенадцать ударов в полдень», выпуск новостей, «Огни любви», «Золотое семейство», «Эксперты». Когда он не пялился в телик, то считал деньги. Денег было много. Такая милая маленькая кучка. Мама умеет ими распоряжаться.

А все равно…

Этого недостаточно. Ему не хватает самого соку, униженно склоненных затылков, раболепных улыбок, девушек, легко раздвигающих ноги, новых поступлений капитала. Надо же, удивился он: как быстро привыкаешь к хорошему.

Он вновь отправился кружить по городу. Зашел к Жерару. Как в добрые старые времена. Когда гудели каждый вечер.

Эта девка приносит ему несчастье.

Жерсон-то был прав.

Он уселся у стойки бара. Поставил ноги на поперечину. Обвел глазами зал. Народу не слишком много. Скоро час аперитива, людей придет побольше. Он заказал виски.

– Со льдом. Но без содовой! – уточнил он, уставив взгляд на Мартину Лансенни.

Она еще растолстела. Как этот Жеже вообще может на нее вскарабкиваться? И не противно ему! Ну они долгие годы этим занимаются, может, он приноровился, попривык.

Мартина Лансенни поставила перед ним стакан с виски и бокал с кубиками льда.

– А Жеже нету, что ли? – спросил он, наклоняясь над баром и захватывая горсть арахиса.

– Нет. Дела у него.

– А когда вернется?

– Не знаю. Дела есть дела.

– Надо же, ты не слишком-то разговорчива!

– Времени нет. Я-то работаю.

– Это ты в том смысле, что я не работаю?

– Я этого не говорила.

– Может, ты не будешь так со мной разговаривать?

Она открыла посудомоечную машину, достала дымящиеся стаканы. Отошла на шаг. Уперла руки в мощные бока.

– Он тебе не сказал, вернется ли поесть?

– Нет.

Она как-то странно на него посмотрела. Более того, у нее в глазах мелькнул недобрый огонек. Она подняла локоть. Можно было представить, что он запачкал ее и она его вытирает как грязное пятно.

И она сделала движение, словно вытирает его.

«Мне это снится или что? Она отмахнулась от меня краешком салфетки, словно я грязное пятно, которое загораживает ей вид! Нет, ну… Это сильно! Ну-ка повтори это, гадина, и я тебе покажу!»

Он остался сидеть у стойки, следил за ней. Она подавала пиво, содовую, бокалы белого вина, аперитивы, писала дежурные блюда на большой черной доске, висящей на стене.

Он не спускал с нее глаз. Похоже было, что она знает что-то, чего не знает он.

«А тот гад, который все не идет! Куда он мог свалить? Может, он взял на себя мои дела? Ходит по местам и срубает бабло, а потом кладет его к себе в карман? Меня это не удивило бы! Жерсон ему голову заморочил… нужно навести здесь порядок, это точно.

А эта Мартина, которая расхаживает по залу! Буквально расцвела. Летает, как на крыльях. С одним пошутит, с другим посмеется… Может, они меня обсуждают?

Похоже, она совершенно меня не боится».

Обычно, когда он заходил, она опускала глаза и забивалась в угол. Ему это нравилось. У него даже щекотало внизу живота от удовольствия.

А сегодня… такое впечатление, что она его в грош не ставит!

Она вернулась за стойку бара. Стоит, красуется. И опять у нее такой вид, что она что-то знает. Что ты там знаешь, сволочь? Что ты знаешь?

И хоп, она опять вытерла себе угол глаза! Глядя прямо на него. Даже не скрываясь.

Ну это уже слишком!

Он зашел за стойку. Прижал Мартину Лансенни к кофемашине.

– Что ты на меня так смотришь? У меня дерьмо во лбу?

– Ну нет…

– Ну да! Ты постоянно на меня поглядываешь. Какие-то проблемы?

Он просунул ногу между ее ног. Она попыталась высвободиться, но он схватил ее за грудь и сжал.

– Хватит, Рэй! Ты мне больно делаешь, – сказала она, толкая его плечом.

– Ты знаешь что-то, чего не знаю я?

– Нет же! Что ты себе напридумывал?