в коридор и, не взглянув на Рунд, не сказав ей больше ни слова, потащил его прочь. Тот не упирался – не осталось сил. Только клокотал в глубинах горы его смех, и бессвязные слова, слетевшие с предательского языка, гудели в ушах Рунд.

Время расплавилось, растеклось, исчезло. Рунд лежала в полузабытьи, тряслась под тонким одеялом, вдыхала вонь собственного дерьма и прислушивалась к боли в израненной руке. Она не давала уснуть, но спать Рунд и сама боялась. Что, если ведьма ошиблась, и припадок все равно случится? Здесь, во тьме, ей никто не поможет.

Ей теперь вообще никто не поможет.

С ужасом Рунд прислушивалась к любому шороху, но ни один из них не походил на человеческий шаг. Якоб уже придумал подходящую пытку. Ожидание – худшее наказание.

И тогда Рунд явился Тит. Как обычно, отец наблюдал за ней с тоской во взгляде. Рунд еще в детстве казалось, что Тит смотрит на нее так, будто уже потерял. Жалел ли он о своем решении? Ждал ли ее возвращения? Тит знал – конечно знал, – что Рунд ненавидит его. И вряд ли выслушает. Империя укусила ее, как ядовитая змея. Искалечила, сломала. Рунд выжила, но потеряла что-то, чему не знала названия.

И это что-то было очень важным и дорогим.

– Ты умер. – Опухшие губы едва шевелились, но Рунд была уверена – Тит услышит даже жалкий тихий шепот. – Ты умер. Так мне сказали. Оставь меня в покое хотя бы после своей кончины. Ты предатель. Ты не заслуживаешь моего прощения, и мне насрать на то, что ты меня спас. Слишком поздно.

Тит стоял рядом с ней – бесплотный дух, порождение воспаленного мозга. Он казался настоящим – настолько, что можно было коснуться его руки. Рунд невольно протянула ладонь вперед, и тогда Тит, словно испугавшись прикосновения, исчез.

Отец всегда оставлял ее именно тогда, когда она больше всего в нем нуждалась.

Солома превратилась в труху и пропускала холод каменного пола. Рунд переворачивалась с боку на бок осторожно и все равно каждый раз тревожила ушибы. Костолом знал свое дело – там, в пещере, наполненной пламенем, он ковал чужую боль. И ковал искусно.

Когда во тьме зашаркали, приближаясь, чьи-то ноги, Рунд плыла между сном и явью. Тело горело, как будто собиралось вытолкнуть наружу ее душу. И Рунд была не против подчиниться этому желанию. Во рту пересохло, пальцы, лишенные ногтей, опухли и дергали – каждый на свой лад. Поверх полученного от тацианцев клейма у Рунд теперь горела руническая вязь – Костолом, высунув язык, долго нагревал железную кочергу. Рунд пошевелила лопатками, и боль тут же вернулась с новой силой.

Свет от факела медленно прокрадывался во тьму, скопившуюся под пещерными сводами. Кто-то из идущих хрипел, другой посмеивался и напевал под нос песню-бормоталку. Голова Рунд отяжелела, а веко на глазу никак не желало открываться. Почему она не успела умереть до того, как вернулся Якоб?

Путь до решетки показался долгим. Рунд, шатаясь, двигалась вдоль стены – медленно, покачиваясь, как с перепоя. Если уж там, за ржавыми прутьями, ее ждет смерть – пусть. Они давно не виделись.

В узком коридоре действительно стоял Якоб. Почувствовав взгляд Рунд, ворон обернулся и неожиданно улыбнулся.

– Твой друг оказался разговорчивым. Даже слишком. Мы обошлись без палача – просто поговорили по душам. Могу обрадовать – ваши свидания с Костоломом больше не понадобятся. Правда, Бёв? Подтверди мои слова своей подружке.

Якоб развернул парня, и на Рунд посмотрели выкатившиеся из орбит безумные глаза. Из них текли слезы и смешивались с кровью, текущей из раскрытого рта по бороде. Бёв постоянно подносил к лицу окровавленные руки, словно хотел сжать челюсти, но Якоб ему мешал, ударяя по ладоням. Выглядел вальравн при этом донельзя счастливым. И сумасшедшим – куда подевались его показное безразличие и спокойствие? Рунд оказалась права.

– Что ты с ним сделал? – Рунд подползла к решетке, прижалась к ледяному металлу щекой. – Что с ним?

– О! – радостно воскликнул Якоб. – Ничего такого, чего бы он не заслужил. – Бёв захныкал, как малое дитя, и повис в руках Якоба. Ворон брезгливо оттолкнул парня, и тот кулем осел на пол. – Твой друг просил еды. Я накормил его – сполна. Но, видишь ли, девочка, я считаю, что лучшая еда для предателя – его лживый язык. Предпочитаю иметь дело с честными врагами.

Бёв издал странный гортанный звук и заплакал уже в голос. Рунд, оцепенев, наблюдала за этой безобразной картиной. Не существовало больше гордого и заносчивого Бёва. Друг, поневоле выдавший ее, был мертв. Не сразу, но чуть позже от него избавятся. Или оставят догнивать в пещере. Она осталась одна – теперь совсем, по-настоящему. Одного за другим ворон отбирал у нее тех, кого Рунд могла назвать родными. Но… Вместо ярости Рунд, к собственному стыду, ощутила облегчение. Тит ее предал, Бёв последовал его примеру. Так ли уж они были ей нужны?

«Какая же я тварь. Действительно – настоящая скотина, предательское семя».

Якоб, заметив ее замешательство, подошел ближе и указал на израненную трясущуюся руку.

– Нандо придет к тебе позже. Мы выступаем через три дня на рассвете, но прежде ты окажешь мне ответную услугу, Рунд Дага. – Якоб оскалил в улыбке желтоватые зубы. – Скажи мне снова: что же ты хочешь? Ты сама. Что?

От Якоба пахло копотью и кровью. Он сам как будто был создан из дыма, огня и чужих страданий. Спаситель, как же.

Ворон шагнул вперед, и теперь его узкое бледное лицо было обманчиво близко: казалось, Рунд могла протянуть руку и коснуться впалых щек. Одна из них нервно дергалась – Якоб волновался. Глаза навыкате, округлые, точно совиные плошки, не мигали и выворачивали душу наизнанку. Разве сможет свихнувшийся князь построить что-то хорошее на этой земле? Якоб продолжал смотреть на нее, и Рунд на мгновение испугалась, что он теперь знает все ее постыдные мысли, все, даже самые маленькие тайны. Ей хотелось упасть перед ним на колени, подчиниться, отдать в его руки свою жалкую слабую волю.

Магия просыпалась.

– Что ты хочешь, Рунд Дага?

«Чтобы император умер. Чтобы детей больше не превращали в убийц. Чтобы я больше никогда не ощущала, как в моих руках захлебывается водой младенец, родившийся не в том месте и не в то время».

– Может быть, ты хочешь не мести, а искупления?

«Может, я хочу, чтобы мне больше никогда не снился детский плач».