- Ты догадался, когда в гробнице увидел картину?

Глеб кивнул, кадык на его шее судорожно дернулся.

- Я сразу узнал ее… по ожерелью… а потом и по лицу, по сумасшедшему выражению глаз… На картине не так легко узнать человека! Я засомневался…

- Ты подумал, что убил Рогожина по ошибке? - спросил сыщик.

- Я его не убивал, - упрямо твердил Глеб. - Не успел! Он должен был быть первым… Но когда я пришел к его дому в Ключах, то застал его мертвым. Он уже… в общем, он повесился. Вы сами знаете.

- А кто в твоем списке жертв второй?

Глеб злобно сверкнул глазами, мотнул головой в сторону Фарбина:

- Он… Когда я выследил его логово… долго смеялся. У меня просто была истерика! Его дом оказался на окраине Новой Деревни, где я работаю! Алиса не зря говорила о «нитях судьбы»… они так причудливо переплелись, что приписать это слепой воле случая невозможно. Я ликовал, обнаружив своего обидчика! Теперь моя задача стала совсем легкой. Мне нужно было всего лишь проникнуть к нему в дом и прикончить этого… эту гниду. Я готовился…

Смирнов посмотрел на Альберта Демидовича - тот оставался невозмутимым, высокомерно-спокойным. Слова Конарева, казалось, не задевали его. Он уже внутренне определился, принял какое-то решение… и ждал только окончания разыгрываемого перед ним спектакля, чтобы осуществить свое намерение.

«Я не смогу остановить его, - подумал сыщик. - Никто не сможет. Нужно, чтобы он сам… Но как это сделать?»

- Ты ревновал Алису к обоим? - продолжал он между тем, оттягивая время.

- Я ревновал ее ко всем и всему… - признался Глеб. - К жизни, к стихам, к ее жажде познать все и всем насладиться… Вкусить небесного огня - вот чего ей хотелось! Она стремилась к несбыточному, неосуществимому… Небесный огонь губителен для простых смертных, он их испепеляет! Одни боги могут вкушать его безнаказанно.

- Что ты понимаешь, щенок?! - тихо, с глубоко скрытым отчаянием произнес Фарбин.

Он не ждал ответа. Он почти не слушал. В его глазах появилось пламя самосожжения… разрушительное и жуткое в своей неотвратимости.

Господин Смирнов предпринял попытку остановить «извержение Везувия», которое могло поглотить их всех.

- Глеб! - воскликнул он. - Глеб… Где Алиса? Ты не можешь не знать!

Конарев дернулся, как от удара, поднял измученные, больные глаза. Последнее, что он собирался совершить в жизни, сорвалось. Так не все ли равно? Пусть они узнают… А может быть, ему захотелось облегчить душу. Он заговорил…

Поначалу медленный и бессвязный, затем обретающий форму и смысл рассказ Глеба постепенно приковал к себе внимание слушателей. Даже Фарбин внешне чуть изменился - холодный блеск в его глазах померк, щеки порозовели.

- Тем вечером я не мог работать… - признался Глеб. - Все валилось из рук, голова кружилась. Беспокойство, сильная сердечная лихорадка жгли меня изнутри. Пошел дождь, но я его не замечал. Бригадир отпустил всех по домам… и я отправился в Васильки через лес, под сильным ливнем… По дороге я думал об Алисе, о том, что она меня бросила. Было холодно, но в груди у меня все горело. Не помню, как я добрался до дома…

Рассказывая, Глеб ощущал все так явственно, будто снова оказался в темноте той ночи на пороге васильковского дома, вошел в сени… зажег свечу. Руки прыгали от волнения, дыхание стеснилось… В воздухе стоял слабый запах ее духов. На полу виднелись чьи-то мокрые следы… То были следы чужого. Они еще не успели высохнуть, значит, чужой был здесь совсем недавно.

- Алиса?! Алиса…

Бешеный стук собственного сердца стоял у Глеба в ушах. Он двинулся вперед, в горницу. Алиса была там… Она полулежала на высоких подушках - нестерпимо прекрасная в колеблющемся пламени свечи, одетая в платье из лилового трикотажа в черную крапинку, на открытой шее - аметистовое ожерелье.

Кровь бросилась Глебу в голову, стремительно отхлынула и ударила ниже, в грудь. Он оцепенел, не в силах сделать ни шагу.

Глаза Алисы были закрыты… в полуразжатых руках - «этрусское» зеркало, как будто она только что прихорашивалась перед ним, поправляла волосы, примеряла ожерелье… да так и заснула…

- Алиса…

Он поставил свечу у изголовья кровати, бессмысленно глядя на лежащую девушку. Прошла целая вечность или один миг, пока Глеб осознал, что она не дышит. Он приблизился к ней и осторожно, нежно коснулся пальцами артерии на ее шее… Тело было едва теплым, и кровь остановилась в его жилах: пульс не прощупывался.

«Я сплю! - подумал Глеб, обмирая от ужаса. - Сплю… Это только сон, ночной кошмар!»

Подчиняясь интуитивному импульсу, он приподнял девушку за плечи, и ее голова неестественно запрокинулась набок. Шея Алисы была сломана - Глеб почувствовал это по той легкости, с которой она вывернулась… Страшная мысль пришла и ушла. Во сне и не такое бывает.

Странно, но сердце Глеба забилось ровнее, только в голове стоял звон: непрекращающийся, поднимающийся выше и выше, к пронзительной, запредельной пустоте… Когда Глебу показалось, что он больше не выдержит, звон оборвался, но ужасная картина не исчезла вместе с ним. Она была поистине дикой в своей простоте: ночь, темная горница деревенского дома, догорающая свеча, и в ее неверных бликах - лежащая на кровати мертвая девушка, красивая и бездыханная… с драгоценным ожерельем на сломанной шее. Алиса… та, которую он целовал и которой клялся в любви - земной и небесной…

Глеб как будто сжался, превратился в сплошной комок льда. Он ничего не чувствовал - ни страха, ни горя, ни боли. Он ни о чем не думал и ничего не желал. Алиса лежала рядом, стоило протянуть руку - и одновременно была невероятно далеко… Где бродила она, среди каких туманов? В каких заоблачных высях витала ее мятежная душа?

Это потом, позже посыпались вопросы. Как она здесь оказалась? Пришла сама, чтобы встретить свою смерть? Но Алиса не нашла бы этого дома в Васильках - она не знала о нем. Значит, кто-то привел или привез ее сюда. Скорее привез - ведь модные сапожки Алисы были сухи и чисты, тогда как на полу остались мокрые следы чужого, убийцы. Он втащил ее, уже мертвую, в горницу, опустил на кровать… вложил в руки «этрусское» зеркало, обязательный погребальный дар… Или сломал ей шею прямо здесь, на этих подушках?

Что-то подсказывало Глебу - нет, Алиса была уже мертва, когда убийца устраивал это последнее представление. Зачем? Для кого? Почему именно здесь?

«А для того, болван, чтобы свалить все на тебя! - ехидно подсказал внутренний голос Глеба. - Ты бесился, ревновал… преследовал Алису, следил за ней! Ты обезумел! Заманил девушку в глухомань, в дом на краю леса - и убил. Ведь она хотела уйти от тебя к другому… более талантливому или более богатому. А может быть, вы поссорились, и в горячке обиды ты свернул ей шею! Разве не так подумает любой опер или следователь? В доме полно твоих следов… Никто и разбираться толком не будет! Тебя заберут, будут судить и посадят в тюрьму. Ты там сгниешь, сдохнешь… и не сможешь помешать настоящему убийце ходить по земле, есть, пить, спать с женщинами и наслаждаться жизнью. Алиса будет лежать в могиле, а он останется безнаказанным. Неужели ты допустишь, чтобы его коварный план осуществился?»