бывали люди, по воле случая или от природы совершившие нечто ужасающее. Одни из них в свое время низвергали города, другие – целые страны или что-либо еще, но стать погибелью для всего рода человеческого и бедствием для всей вселенной – этого не удавалось еще никому, кроме этих двоих. Конечно, и судьба помогла им, содействуя в их стремлении погубить человечество… Поэтому не человеческой, а иной силой были совершены эти страшные дела».

А кто записывает Прокопия в клеветники и сплетники (хоть тот же псевдоисторик Джордж Бейкер), пусть посмотрит на итог правления Юстиниана и Феодоры, когда фактически Византия едва не погибла, только с трудом оправившись от этакого царствования, а преемник их Юстин II (ок. 520—578 гг., правил с 565 г.) недаром сошел с ума и залаял по-собачьи от этакого наследства дядюшки и тетушки, ибо вынужден был незамедлительно и открыто признать: «Мы нашли казну разоренной долгами и доведенной до крайней нищеты, и армию до такой степени расстроенной, что государство предоставлено беспрерывным нашествиям и набегам варваров». Да простит читатель это большое отступление, вызванное парой мозаик, но если оно хоть кому-то станет гласом вопиющего в пустыне и подтолкнет к критическому осмыслению как истории, так и современности, значит, и оно было небесполезно. В «Пути жизни» Лев Толстой замечательно пишет, особенно ежели припомнить нимбы святых вокруг голов Юстиниана и Феодоры в базилике Св. Виталия: «Стоит только вдуматься в сущность того, на что употребляет свою власть правительство, для того, чтобы понять, что управляющие народами люди должны быть жестокими, безнравственными и непременно стоять ниже среднего нравственного уровня людей своего времени и общества. Не только нравственный, но не вполне безнравственный человек не может быть на престоле, или министром, или законодателем, решателем и определителем судьбы целых народов. Нравственный добродетельный государственный человек есть такое же внутреннее противоречие, как целомудренная проститутка, или воздержанный пьяница, или кроткий разбойник». И в другом месте, довольно примирительно: «Ценить и уважать царя или архиерея больше, чем нищего или каторжника, все равно, что ценить и уважать одну золотую монету больше другой, потому что одна завернута в белую, другая в черную бумажку. Нужно помнить, что в каждом человеке та же душа, что и во мне… Сильные мира кажутся великими только людям, которые стоят перед ними на коленях. Только встань люди с колен на ноги, и они увидят, что казавшиеся им такими великими люди – такие же, как и они… Люди старательно вяжут себя так, чтобы один человек или немногие могли двигать ими всеми; потом веревку от этой самой связанной толпы отдадут кому попало и удивляются, что им дурно». А ведь итальянский искусствовед Дж. Арган полагает, что Юстиниан и Феодора на равеннских мозаиках несут не что иное, как хлеб и вино для Святого Причастия! Вот что он пишет: «Перед нами два “исторических” изображения (хотя в действительности ничего подобного не происходило), но они истолкованы в символическом духе, словно бы с тем чтобы утвердить вездесущность и, следовательно, божественную природу императорской четы. Юстиниан среди приближенных и Феодора в окружении придворных дам несут хлеб и вино для причастия. Смысл происходящего ясен: земные владыки сами раздают миру Божественную милость… Перед нами не земной рай, несущий в себе определенное “земное” содержание, а метафизический образ, выраженный через конкретную видимую форму. Император и есть видимый образ Бога». Но довольно об этом, как любил говаривать Прокопий!

Когда-то рядом с базиликой Св. Виталия стоял храм Святой Марии Великой, возведенный тем же епископом Экклесием, как свидетельствует Агнелл (пер. с англ. – ), “на собственные деньги… (Храм) огромного размера, свод апсиды и фасад украшены золотом, и на своде апсиды – образ Святой Матери Божией”, подобную которой “человеческий глаз никогда не мог видеть”. Мария держала на руках Богомладенца, а Экклесий, изображенный в 40-летнем возрасте, подносил ей модель храма. По стенам шли изображения Благовещенья, поклонения волхвов, избиения младенцев, Христовы чудеса – исцеление хромого, слепого и т.д. Многое было изготовлено по указанию архиепископа Петра IV Старшего (на кафедре в 560—574 гг.). Ничего этого ныне уже нет – все рухнуло вместе с храмом в 1550 г. (кроме апсиды, но и с нее мозаика опала где-то после 1589 г.), и на фундаменте древней церкви сейчас – иная постройка, 1671 г.: для нас, конечно, древняя, но для Равенны – очень молодая… От старой церкви остались апсида и ряд колонн с базами и капителями. Интересна многоугольная форма этой апсиды, сохраненной от прежнего здания: есть мнение, что Экклесий выстроил то ли 10-, то ли 12-угольную базилику, к которой лишь впоследствии был пристроен неф. Интересно, что это был первый из известных нам храмов города, посвященный Богоматери. Не менее интересна была надпись, изготовленная при Петре Старшем, где он, в пику Риму, именовал себя папой. Это был довольно серьезный шаг в противостоянии с римскими папами, о котором подобнее мы расскажем в двух следующих главах. Еще его предшественник Агнелл, бывший воин, скромно именовал себя на мраморной кафедре просто епископом, хоть был архиепископом. Претензия Петра была многозначительной. Ведь папой – отметим это справедливости ради – тогда могли именоваться лишь три иерарха в христианском мире – собственно папа римский, а также православные патриархи Александрии и Антиохии – правда, в древней Церкви каждый епископ мог именоваться папой, сиречь “отцом”, однако ко времени II Вселенского собора (381 г.) их осталось всего три. Сейчас церковь интересна образом Божией Матери Santa Maria dei Tumori (местные считают, что она помогает от рака) и картиной, где св. Агата с отрезанными грудями беседует с апостолом Петром. Рядом с храмом – небольшая цилиндрическая колокольня X в.

Третье сооружение “переходной эпохи” – огромная трехнефная о 24 колоннах (по 12 в двух рядах) базилика Св. Аполлинария в Классисе (Классе) – пожалуй, единственное здание бывшего пригорода, дошедшее до нашего печального времени, не считая некоторых недавно извлеченных из болотистой почвы фундаментов и баз колонн… Ее называют Парфеноном среди базилик. Возведена также на средства Юлиана-аргентария при епископе Урсицине (на кафедре в 534—538 гг.) над легендарной могилой не менее легендарного первого равеннского епископа (на самом деле – на месте древнего “языческого” кладбища, как показали раскопки 1756 г.); освящена Максимианом 9 мая 549 г. Притвор имел две прямоугольные башни, южную и северную, из которых сохранилась лишь вторая. Интересно, что здесь, при сооружении апсиды и ее полукруглого завершения, использовалась уже кирпичная кладка (как и в Сан-Витале), а не терракотовые трубки (и вообще интересно отметить, что все три храма, сооруженные Юлианом, – базилики Св. Виталия, Св. Аполлинария в Классисе и Св. Михаила в Афричиско, сооружены не с использованием прежде употребленных стройматериалов, а из новых; даже особая форма использованного при этом кирпича (более плоская и широкая, 48×4 см) получила название Юлианова). Средний неф (длина – 47,25 м) заканчивается семиугольной апсидой о пяти окнах, боковые нефы, по ширине вдвое уже среднего, также заканчиваются небольшими пятиугольными апсидами (общая ширина трех нефов – 32 м). Изнутри храм был облицован проконесским мрамором, и, по словам Агнелла (пер. с англ. – Е.С.), “никакая иная церковь в любой другой части Италии подобна этой по драгоценности камней, ибо они сверкают ночью почти так же, как и в течение дня”. Несмотря на утрату многого из первоначального интерьера, включая мозаики и мраморную облицовку, содранную в 1449 или 1450 г. по приказу неистового Сиджизмондо Пандольфо Малатесты (1417—1468 гг.) для украшения его собственного