то хорошо. Надо было отдышаться и довершить то, что задумал, иначе этот, извините, недоумок может натворить хрен знает чего.

Ну, когда, спрашивается, контрабандисты поднимали руку на пограничников, когда такое было?

Не было такого. Существовали неписанные правила игры, которые контрабандисты соблюдали строго, и среди них одно: оружие на пограничников не поднимать… Но, видимо, свет в окошке погас, все переменилось, беспорядок смолол, превратил в муку и совесть, и жалкие те правила.

Отполз Кацуба чуть в сторону, туда, где изогнутый ствол поваленного дерева над землей, глянул в расщелину, как в амбразуру. Видно было плохо. Впрочем, на старом месте видимость была еще хуже.

Сам нарушитель в «объектив» не попадал, надежно был укрыт щитом, удачно возникшем на его дороге, а вот драгоценный груз – два плотных прочных мешка, набитых китайским добром, были видны хорошо. Вот она, первопричина, из-за которой один человек захотел убить другого. Ну не урод этот Хватун?

– Вылезай, погранец, чего прячешься? – в очередной раз всколыхнул утренний воздух своим криком Хватун, закашлялся – понимал поганец, что уйти отсюда пограничник ему не даст, а раз понимал, то пощады от Кацубы не ждал, и сам к пограничнику относился беспощадно. – Вылезай, говорю, поговорим!

А чего, собственно, говорить-то? Не о чем говорить. Кацуба молчал и прикидывал свой следующий бросок, более сложный и опасный, чем первый – как его совершить?

Полушубок придется снять и оставить его здесь – слишком сковывает движения. Брать Хватуна налегке, в гимнастерке – самое милое дело. Прохладненько, конечно, будет, но ничего, он не замерзнет, зато двигаться будет сподручнее, легче. Аккуратно, стараясь не высовываться из-за ствола, – не надо, чтобы спина оказалась на виду, – он попытался стянуть с себя полушубок, потом понял, что лучше всего это сделать лежа, переворачиваясь с боку на бок.

Так Кацуба и поступил. Холод мигом забрался ему под гимнастерку, стиснул грудь, плечи, острекающе пробежался по животу. Кацуба проверил барабан нагана, заменил два патрона.

– Погранец, хватит прятаться, вылезай на свежий воздух, – вновь взялся за уговоры контрабандист, – я тебя горяченьким угощу!

– Кто кого угостит горяченьким, мы еще посмотрим, – угрюмо проворчал Кацуба.

Перевернувшись на живот, Кацуба вновь заглянул в заснеженную щель, как в амбразуру, всосал сквозь зубы в себя холодный воздух: он готовился к броску – выравнивал дыхание, собирался, как он сам говорил, «в кучку».

Нужно было еще доползти до края поваленного ствола, бросок было сподручнее начинать оттуда – во-первых, до заплотки Хватуна ближе, а во-вторых, снег там был мельче, земля здесь приподнималась гребнем над пологой низиной, и ее старательно обдувал ветер, все лишнее, все напластования снега буквально сдирал, сбрасывал в низину.

Ну что, вперед? А? Кацуба заработал локтями, втыкаясь ими в наст, привычно отталкивался, по дороге захватил губами немного снега, разжевал его. Хотелось пить, а жажду можно было утолить только так.

Лес стоял молчаливый, тихий, словно бы что-то ожидал – похоже, также приготовился к схватке. Кацуба дополз до торца ствола, остановился – ползти дальше было нельзя, ветки поваленного дерева опускались в снег, пространство было открытым, простреливаемым. Кацуба притиснулся грудью к насту, снова захватил губами немного снега.

Правая рука продолжала кровоточить, костяшки кулака всегда были у Кацубы болезненным местом, всегда «подтекали».

Разжевав снег, Кацуба прокрутил барабан нагана и стремительно выметнулся из-за поваленного ствола, совершил прыжок в левую сторону, затем в правую, резко оттолкнулся от какого-то разваливающегося промороженного пня и снова ушел влево.

Он бежал зигзагами, совершая разнокалиберные прыжки, при таком беге тому, кто стреляет, бывает очень сложно попасть в «физкультурника», это раз, и два – беспорядочный (на первый взгляд) бег этот сбил Хватуна с толку, он водил стволом маузера по пространству и не мог взять пограничника на мушку.

Потом все-таки выстрелил, пуля прошла в стороне от Кацубы и вонзилась в расщепленный молнией ствол старой черемухи.

За первым выстрелом Хватун сделал второй – также мимо, звук пули Кацуба не услышал. Услышал другое – ругань контрабандиста – тот матерился в голос.

Главное сейчас для Кацубы было сойтись с Хватуном лицом к лицу. А там уж он постарается. И рассчитается за все. Сполна. За оскорбления, за ругань, за оскорбительную попытку купить пограничника, чего Кацуба вообще не допускал, за его злобную мясистую жену, не знающую окорота, но в первую очередь – за Цезаря. Другого такого пса Кацуба уже не найдет. Даже если его будут искать всей заставой.

Хватун очнулся, сделал несколько выстрелов подряд – он словно бы прошил пространство из пулемета, а потом у него что-то заело: то ли магазин опустел, то ли перекосило патрон в стволе. Контрабандист заорал так, что облака, низко ползущие над головой, дрогнули. Этот момент был Кацубе на руку, хороший момент – можно не бояться разбойника и идти на него прямо, в лоб, не чертя зигзагов.

– Ну, Хватун, держись! – просипел Кацуба, ощутил, что внутри у него разгорается какой-то злой, обжигающий огонь, ловко, словно школьник, перемахнул через понурую лесину, плотно прижавшуюся к земле – ее он наметил как промежуточный бруствер, за которым можно залечь в случае, если контрабандист откроет слишком плотный огонь, следом перепрыгнул через потемневшую, забитую снегом ложбину и очутился перед щитом, образованным тремя спаявшимися вместе деревьями…

Хорошее укрытие присмотрел себе Хватун – из пулемета не прошибить, природа словно бы специально постаралась, создавая такую плотную стенку.

Хватун дергался, выбивая из маузера закапризничавший патрон, лицо его съехало набок, перекосилось, словно у больного, глаза выкатились из орбит, по щекам тек обильный пот.

У Кацубы мелькнула опасливая мысль: а ведь сейчас Спрут выбьет этот патрон, в ствол загонит новый и всадит в него пулю в упор. Может, подшибить его своей пулей, ранить в ногу или в руку?

Не-ет, контрабандист нужен целый, без дырок, целенький-целехонький, с его головы не должен упасть ни один волос, а дальше его судьбу будет решать революционный суд.

Не стал стрелять в контрабандиста Кацуба, – отделяло его от Хватуна всего несколько метров. Чтобы одолеть их, нужно было потратить секунд восемь – десять, а может, и того меньше.

Внезапно Кацуба ощутил, что воздух сделался жестким, чужим, стеклом резанул по открытому рту и ноздрям, от него защипало глаза – Хватун сумел справиться с патроном, и когда пограничник находился уже совсем рядом, уже тянул к нему руки, чтобы скрутить, выстрелил. Бил в упор, Кацубу даже обварил огонь выстрела, грудь ему словно бы раскаленным шомполом проткнуло насквозь, тело отшвырнуло назад, но Кацуба превозмог себя, одолев злую силу. Потянулся к Хватуну снова, но тот успел выстрелить во второй раз. Кацуба, закричав яростно, одолел и этот удар пули и сумел кулаком выбить у Хватуна оружие.

Маузер тяжелым зверьком отлетел в снег, проломил корку наста и утонул в крупитчатой холодной глуби.

Запахло дымом, гарью, печеным мясом, еще чем-то, дух этот нехороший выбил из глаз Кацубы