он друг, что пришёл помочь и всё самое страшное уже позади. Постепенно девочка расслабилась, отчасти помогло то, что Кап нарисовал у него на лице нечто такое, что даже замордованный ребёнок не мог смотреть на это и не улыбаться. И за это Пётр готов был простить ему это художество, только самому уже хотелось посмотреть, что же такое он там нарисовал. Пётр осмотрел руки и ноги девочки, всё было в синяках, но вроде без вывихов и переломов, под рубашку заглядывать не стал, да и девочка засмущалась. Потом он осмотрел ладони. И вот тут стало понятно, почему девочка даже не пыталась вырваться, когда он зажимал ей рот. Мизинец и безымянный пыльцы были вывернуты в суставах на обоих руках. На это даже смотреть было больно, девочка старалась прятать ладони подальше, чтобы ненароком их не задеть обо что-нибудь, поэтому Пётр не сразу обратил на это внимание. Но когда начал осматривать девочку, та морщилась даже от лёгкого прикосновения к пальцам.

Пётр осмотрел помещение. Помимо постели с покойником, тут ещё были шкафы с одеждой, письменный стол и ванна за ширмой. Пётр сильно удивился, но тут был натуральный водопровод с холодной и горячей водой. Найдя умывальник, Пётр сдёрнул оттуда пушистое полотенце и ненадолго заглянул в зеркало. М-м-мда, всё-таки надо Капу в морду дать. Не, рисует он, конечно, талантливо, тут не поспоришь, но что же так похабно-то.

На зелёной коже очень выразительно смотрелись кроваво чёрные рисунки. С левой стороны был изображён потягивающийся мужичок с эрегированном членом, его мужское достоинство протянулось на всю длину носа Петра, так что достоинство получилось очень гипертрофированным. На правой щеке был нарисован ещё один член, но на этот раз упирающийся в край губы Петра. На этом вершина Ританского юмора заканчивалась. О том, что Петру пририсовали усы и монокль над правым глазом, и упоминать не стоит. На общем фоне они просто терялись. Вот такие они, против-ментальные руны.

«Однако в Ритании не очень прихотливый юмор, из разряда «сел в торт», смешно», — хмыкнул Пётр. А вслух обозвал Капа придурком.

Всё это художество ему напомнило рассказы одного из его сыновей об отдыхе в лагерях, куда дети отправлялись на лето. Там они тоже рисовали на лицах спящих, а на утро смеялись над жертвой шутки.

Быстро смыв непотребство и захватив с сбой новое чистое полотенце, Пётр вернулся к Дане.

— Да-на, се-й-ч-а-с я в-п-ра-в-л-ю те-б-е па-ль-ц-ы, б-у-де-т о-че-нь бо-ль-но. Н-о ты т-е-р-пи. А ч-т-о-бы т-ы не к-р-и-ча-л-а за-ж-м-и э-то в-о р-ту.

Пётр сунул девочке в рот скрученное полотенце. Во времена Великой Отечественной он вправлял пальцы себе и товарищам. Позже девочку всё равно надо будет сводить к врачу, но сейчас он знал, что надо делать.

— Го-т-о-ва?

В ответ Дана моргнула. Ожидая боль, глаза уже начали выделять слёзы.

Фаланги пальцев с хрустом встали на место. Дана выпучила глаза так, будто хочет их выдавить из головы.

— О-ди-н ес-ть о-с-та-ло-сь е-щё т-ри.

Остальные пальцы Пётр вправляет быстро и без предупреждения, не давая боли утихнуть. Боль от первого вправленного пальца заглушает боль от всех остальных. Пока Дана валялась на полу и приходила в себя, Пётр вынул полку из тумбочки, стоящей возле постели, вытряхнул оттуда всё содержимое и отодрал от полки пару дощечек. Полотенце он разорвал на пополам вдоль и намочил в холодной воде. Теперь, когда в пальцах восстановилось нормальное кровоснабжение, они начнут опухать полностью, а не только на месте вывиха. С помощью дощечек и мокрого полотенца Пётр сделал шины на руках Даны. Мокрое холодное полотенце должно было ослабить боль и снять отёк.

— Ты мо-л-о-де-ц Да-на. Те-пе-рь ти-хо у-хо-ди-м о-т-сю-д-а.

Пётр посмотрел на нижний этаж и на верхний, всё было без изменений. С девочкой он провозился около двадцати минут, и теперь вёл её к лестнице, аккуратно придерживая за плечо. Девочка была очень напугана всем происходящим, но, похоже, к Петру прониклась доверием. Вдоль всего здания шла широкая круговая лестница. Между вторым и третьим этажами Пётр установил газовую бомбу и выдернул колпачок. Из железного блина сразу же заструился бледно-оранжевый дым. Придерживая на лице Даны тряпочку и велев ей закрыть глаза, Пётр повёл её на третий этаж. Дым распространялся медленно и от него вполне можно было убежать, а главное, он опадал вниз, но не поднимался наверх. Через пару минут он доберётся до первого этажа, и там начнётся бедлам. На третьем этаже было что-то вроде театра с декорациями и осветительными штативами. А также несколько клеток по бокам, в одной из который сидел мальчик, с очень голодными глазами. Перед клеткой с мальчиком был поставлен стол, ломящийся от разного рода снеди: ваза с малосольными огурчиками, миска с только что сваренной картошкой от которой шёл пар, на картошке медленно таял кусочек масла, и она была посыпана мелкопорезанными побегами лука и укропа, в центре стола был зажаренный одним куском поросёнок, в рот которого вставили яблоко, ещё какие-то аппетитно выглядящие салаты, пирамидка сваренных куриных яиц, и что самое обидное, там был ХЛЕБ. Пётр так соскучился по простому зерновому хлебу, которого в поселении людей просто не было из-за сложности с выращиванием. И всё это гастрономическое счастье быстро уплетал жирный гоблин, при этом громко чавкая и брызгая слюнями.

Пётр сглотнул слюну, так как в прошлой жизни тоже любил вкусно покушать и теперь сочувствовал пацану в клетке едва ли не сильнее, чем Дане, которой травмировали руки. Жестами он показал девочке, чтобы сидела тихо и не приближалась. А сам, вытащив нож, собирался тихо убить толстяка, перерезав ему глотку.

Но когда до цели оставался всего лишь шаг, нос Петра вдохнул одуряющие ароматы и его желудок испустил такое урчание, что зелёный толстяк услышал и обернулся. Что сделал толстый гоблин, Пётр не понял, почувствовал только, как голова кружится и ноги становятся ватными. Всё как в тот раз на ярмарке, в доме вождя Пузана. Пётр взмахнул ножом, пытаясь нанести удар остриём в горло, но вместо этого из-за головокружения попал толстому гоблину в рот. Нож изранил толстому гоблину язык, разрезал насквозь щеку, но застрял в зубах, когда толстяк сжал челюсть. Выплюнув нож, противник Петра рассвирепел и словно горилла, попёр на Петра. Может быть, он и закричал, пытаясь позвать на помощь, но травмированным языком не очень то и покричишь. Драки не было, толстяк просто сбил Петра на пол и пять минут они боролись друг с другом, пока у Петра не кончились силы. Толстяк был значительно тяжелее и