– Бери, бери, от чистого сердца, – настаивалабухгалтерша.

– Что я, альфонс какой, – пробурчалЯрослав, – у бабы вещи брать, небось у самой зарплата – кот наплакал,лучше детям шоколадку купи, а рубашку мужу снеси.

Валентина вздохнула:

– Одинокой живу, сама себе хозяйка… Возьми, не обижай.А если совсем даром не хочешь, то почини мне за рубашку кресло. В субботупридешь?

В колонии существовала небольшая мебельная мастерская, и Валентиназнала, что Ярослав работает там столяром.

– Хорошо, – неожиданно согласился Рюриков.

В субботу он и впрямь явился к Вале. Жила женщина в бараке,на первом этаже, в крохотной комнатушке.

– Да, – вздохнул Ярослав, – чего линолеум непоменяешь? Весь сопрел уж!

– Без толку его стелить, – отмахнуласьбухгалтерша, – сыро очень, за полгода сгнивает, домик-то наш на болотестоит.

Рюриков покачал головой и взялся за инструменты. Руки у негобыли приделаны куда следует, кресло вмиг приобрело товарный вид. Валя угостиламастера обедом. Ярослав съел тарелку куриного супа и одобрил:

– Здорово готовишь, прямо ресторан! Больше починитьнечего?

– У буфета дверцы расшатались…

Так начался их роман. Через полгода Ярик, как звала егоВаля, стал чувствовать себя хозяином в маленькой комнатенке. Да он и вел себяпо-хозяйски: переклеил обои, побелил потолок.

Двадцать первого января, в день рождения Вали, Ярославсказал ей:

– Поехали.

– Куда?

– Не спрашивай, пошли.

Валечка покорно взяла любовника под руку. Они сели наавтобус, добрались до «Братиславской», дошли до новенького дома, поднялись вквартиру.

– Что это? – несказанно удивилась Валя, увидав,как любовник своим ключом открывает дверь.

– Входи, – предложил Ярослав.

Они прошли на просторную кухню, где стояли только дветабуретки.

– Садись, – приказал мужик и без всякой паузыдобавил: – Это наша квартира.

– Чья? – недоумевала женщина.

– Твоя и моя, – спокойно пояснил мужчина, –погоди минутку.

Он пошел в комнату и вернулся, держа в руках небольшойбукет:

– Уж извини, не приучен слова всякие говорить, в общем,выходи за меня замуж!

Валентина чуть не свалилась с табуретки. Потом они долгосидели на пустой кухне, и Рюриков говорил без остановки, в основном о том, какхорошо они станут жить.

Расписалась пара без всякого шума. Валя понимала, что у мужаимеются деньги. Во-первых, квартира, хоть и в Марьино, но двухкомнатная, новая…Во-вторых, они приобрели мебель. Правда, не шикарную, но вполне хорошуюспальню, гостиную и кухню.

– Что же ты себе продукты не покупал и одежду? –поинтересовалась один раз Валя.

– Долг мне отдали недавно, – пояснил Ярик, –вот только что…

Потом, спустя какое-то время, он попросил:

– Слышь, Валюша, съезди к одной старушке да расскажи ейтакую историю…

Валентина невероятно удивилась и принялась расспрашиватьмужа:

– Кто эта, Клавдия Васильевна? Кем тебе приходится?

Супруг тяжело вздохнул, но пояснил:

– На зоне, в Коломне, парень со мной сидел, ЯковСироткин. Он все материнские деньги ко мне в «Просторы» вложил, ну и сгорелисбережения…

Валентина слушала крайне внимательно. В целях безопасностизаключенного – в тюрьме и на зоне могли оказаться люди, пострадавшие врезультате обвала финансовой пирамиды, – в личном деле Рюрикова не стоялоникаких подробностей, документ пересекала темно-зеленая полоса, и сотрудникиисправительных заведений вопросов не задавали. Но Валентине Ярослав открылправду, добавив в конце:

– Деньги все пропали, теперь я, считай, что нищий…Парень мне жизнь спас, – продолжал муж, – скорешились мы с ним,вдвоем на зоне легче. Уж очень он убивался, что мать без денег осталась… Я емутак правды и не открыл, боялся, что друга потеряю. Все собирался, собирался, дане успел. Умер Яша, аппендицит приключился, а в колонии, сама знаешь, медицинанеторопливая, перитонит начался, и все, перекинулся Сироткин. Теперь вот долгмне вернули, большой, отвези бабке две тысячи.

Валентина съездила на Таганку, а потом, по просьбе супруга,стала посылать Клавдии Васильевне каждый месяц дотацию.

– Ярик очень добрый человек, – пояснялабухгалтерша, – его совесть мучает, что стольких людей обездолил. Мы с ним,правда, никогда на эту тему не беседуем, но, знаю, переживает страшно, поэтомуи матери вашей деньги шлет.

– Какой матери?

– Клавдии Васильевне Сироткиной, – удивленноответила Валентина.

Я мигом прикусила язык. О черт! Совсем забыла, чтоприкинулась старухиной дочерью.

– Скажите, а Рюриков еще сидит?

Валя кивнула.

– И выходит только по субботам и воскресеньям?

– Да.

– До этой колонии в Коломне находился?

– Точно.

– И с Сироткиным Яковом, покойным, тампознакомился? – Я растерянно глянула в окно на кучу ржавогометаллолома. – Ладно, извини тогда. Думала, дуришь бабку.

– Ничего, ничего, – обрадованно воскликнулабухгалтерша, – понимаю, подозрительно выглядит, но все исключительно из-задоброты Ярика… Ты, сделай милость, никому не рассказывай, а то налетят, денег умужа, ей-богу, нет, живем очень скромно. Я окинула взглядом ее плотно сбитуюфигуру, облаченную в простую майку и дешевую юбку. Да, одевается дама наЧеркизовском рынке, и в ушах у нее покачиваются дешевые серебряные «висюльки»…Но в версию полного отсутствия средств как-то не верится. Ведь появилась жеоткуда-то, словно по мановению волшебной палочки, квартира, потом мебель…

– Но меня, честно говоря, совершенно не волнует размеркубышки Рюрикова…

– Как хоть тебя зовут? – внезапно поинтересоваласьВалентина.

– Виола Тараканова.

– Передам мужу, что сестра Сироткина приходила.

– Ладно, – согласилась я.

На улице неожиданно похолодало, и из серых, нависших надгородом туч посыпался мелкий противный дождик. Но мне было жарко, и я побежалак метро, не замечая луж.