Дверь захлопнулась, и потекли минуты. Наконец вновь раздалсяотвратительный железный скрежет, и появилась женщина примерно сорока лет,невысокого роста, коренастая, с крашеными пережженными волосами. Лицо у неебыло полное, маловыразительное, с мелкими глазами, носом-картошкой и нечеткимртом, но доброе, а по вискам бежали лучики морщинок. Такие получаются у людей,любящих повеселиться от души. Окинув меня оценивающим взглядом, тетка сказала:

– Это вы на место Кожуховой, на время ее декрета?

На всякий случай я кивнула.

– Пошли, – велела Валентина.

Мы миновали несколько железных дверей, пересеклиотвратительно захламленный дворик, пробрались между какими-то непонятнымиконструкциями, добрались до невысокого здания из красного кирпича и вошливнутрь…

Валентина распахнула первую дверь и велела:

– Садитесь и давайте документы.

Я аккуратно устроилась на колченогом стуле и огляделакрохотное помещение.

– Ну, – поторопила Загораева, – документыдавайте.

– Что?

– Трудовая книжка, диплом.

– Интересно, как…

Валентина вздернула брови:

– В чем дело?

– Интересно, – повторила я, – оченьинтересно, как получилось, что адвокат Ярослава Рюрикова оказалась на службе висправительно-трудовой колонии?

Загораева вспыхнула так, что на глазах у нее показалисьслезы.

– О чем вы, не пойму?

– Да ладно тебе, – отмахнулась я, – мнеКлавдия Васильевна Сироткина все рассказала. Ты, Валентина, посылаешь ей каждыймесяц по две тысячи рублей, а почему?

– Значит, вы не бухгалтер? – догадалась Валентина.

Я нагло ухмыльнулась:

– Конечно, нет.

– Безобразие, – возмутилась Загораева, –сейчас вызову охрану…

– Отлично!

– Почему? – оторопела женщина.

– Потому что сама не уйду, пока не узнаю, зачем тыприкидывалась адвокатом Рюрикова. Ну-ка, говори быстро, кто тебе велел отсылатьей деньги? Не хочешь отвечать? Тогда прямо сейчас пойду к твоему начальству.

– Кто вы? – тихо спросила Загораева.

Я сначала хотела было заявить, что я частный детектив, нопотом отчего-то передумала и сказала:

– Дочка Клавдии Васильевны, младшая. Меня долго вМоскве не было, жила с мужем на погранзаставе. Приехала, а мать какую-то чушьнесет… Деньги, Рюриков… Имейте в виду, дорогая, если надеетесь получитьквартирку, то абсолютно зря! Знаем, знаем таких благодетелей – сначала запудрятмозги, копейки дадут, а потом бумажку подписать подсунут – и все, прощайжилплощадь!

– У меня есть квартира, – вяло сопротивляласьВалентина.

– Ага, у Муньки в заду, на «какашкиныхдвориках», – хмыкнула я, – а у моей матери Таганка, самый центр,лакомый кусочек. Зачем адвокатом прикидывалась, зачем врала? Нет, сейчас же идук твоему начальнику, ишь ведь придумала старухе голову дурить!

– Погоди, – устало сказала Валентина, – никтоникого обмануть не хочет. Ей действительно Рюриков деньги шлет.

– Врешь!

– Хочешь, он тебе сам подтвердит?

– Кто? – изумилась я.

– Ярослав!

– Где же я его увижу?

– Он тут сидит, в колонии – на поселении.

– Врешь!

Валентина усмехнулась:

– Ты какие-нибудь другие слова знаешь? Или на твоейпогранзаставе только этот глагол известен. Заладила: врешь, врешь.

– А ты не ври!

– Да правду говорю, здесь Рюриков, в воскресениеувидеть сможешь, а насчет бабки… В общем, слушай…

Валентина работает в колонии, или, как ее называютофициально, в учреждении, почти десять лет. Сидит в бухгалтерии. Платят тутхоть и мало, зато регулярно, и дают льготы: бесплатный проезд в городскомтранспорте и скидки по оплате коммунальных услуг. Семьи у женщины нет, пыталасьнесколько раз устроить личную жизнь, да попусту, кавалеры попадалисьникудышные, сильно пьющие… Так и жила бобылкой.

В колонии, где Валя сводит дебет с кредитом, серьезныхпреступников нет, здесь только те, кто скоро окончательно выйдет на свободу.Собственно говоря, это не исправительно-трудовое заведение, а поселение. Пятьдней в неделю заключенные работают за колючей проволокой и живут в бараке, а насубботу и воскресенье их, как правило, отпускают домой, впрочем, кое-ктоухитряется побывать в родных стенах и во время рабочей недели. Находятся тутодни москвичи…

Три года тому назад сюда из Коломны перевели ЯрославаРюрикова, малоразговорчивого, даже угрюмого мужика с худым, каким-тоизможденным лицом. Валентина не общалась с заключенными, ее дело – бухгалтерия.Но однажды накануне сдачи годового отчета ей пришлось придти на работу всубботу. Колония была пуста, только на лавочке сидел Рюриков. Валечка прошламимо него и увидела, как мужик глубоко вдохнул дым от ее сигареты.

– Хочешь закурить? – спросила женщина.

Ярослав настороженно кивнул. Негласные правила зоныпредписывают: ни у кого ничего не просить и ни у кого ничего не брать…

Валентина протянула початую пачку «Золотой Явы», Рюриковаккуратно вытащил одну сигаретку.

– Бери все, – разрешила женщина.

Отчего-то ей стало жаль мужика. К остальным заключеннымнаведывались гости, да и в воскресенье они возвращались с сумками, набитымипродуктами. Ярослав же безвылазно находился в колонии, хотя тоже был москвичом.К нему никто никогда не приходил, и жил мужик на казенном довольствии, попростуголодал.

– Спасибо, – буркнул Рюриков и спрятал «Яву» вкарман старой, донельзя грязной рубашки.

– Чего же не постираешь одежду? – не выдержалаВаля.

– Она чистая, – спокойно пояснил Ярослав, –просто заносилась и вид всякий потеряла.

Валентина пошла на рабочее место, но худой, какой-тоизможденный мужик стоял у нее перед глазами, и цифры не хотели складываться.

На следующее утро, сама не понимая, что делает, Валя купилау метро простенькую рубашку в серо-синюю клетку и дала ее Рюрикову.

– Носи, а ту выброси.

– Не надо, – отрезал мужчина.