о моем усердии в следовании учению Абу Ханифы, об отчаянии моей бедной матери, которая видела, что я бросаю ремесло красильщика, и о предсказании имама о креме с фисташковым маслом. И Гарун был очарован моей историей, и он заключил:

— Да, конечно, учеба и наука всегда приносят плоды, и их преимущества многочисленны и среди людей, и в вопросах, касающихся веры. По правде говоря, достопочтенный Абу Ханифа был отличным предсказателем, и он видел внутренним взором то, что другие люди не могли видеть глазами. Да прольет Аллах на него самую приятную из милостей Своих!

Вот и все о балузе, приготовленной из сливок, меда, муки мелкого помола и фисташкового масла.

Что же касается юридического казуса, о нем речь впереди. Однажды вечером, чувствуя себя уставшим, я рано лег спать. И я крепко спал, когда в мою дверь постучали. Услышав шум, я поспешно встал, обмотал свои чресла шерстяным изаром и пошел открывать. И я узнал Хартама — доверенного евнуха эмира правоверных. И я поздоровался с ним, но он, даже не удосужившись вернуть мне мой салам, что привело меня в большое замешательство и предвещало грозу из сгустившихся вокруг меня темных туч, сказал мне не терпящим возражения тоном:

— Иди скорее к нашему господину халифу! Он хочет поговорить с тобой!

И я, пытаясь преодолеть свое замешательство и как-то разобраться в этом деле, ответил:

— О мой дорогой Хартам, я хотел бы, чтобы ты проявил чуть больше внимания к больному старику, которым я являюсь. Уже очень поздно, и я не верю, что действительно есть достаточно серьезное основание, чтобы требовать, чтобы я пошел во дворец халифа в этот час. Поэтому я прошу тебя подождать до завтра. А к тому времени эмир правоверных или забудет об этом деле, или передумает.

Однако он ответил мне:

— Нет, клянусь Аллахом! Я не могу отложить выполнение данного мне приказа до завтра!

И я спросил его:

— Ты можешь хотя бы сказать мне, о Хартам, почему он зовет меня?

И он ответил:

— Его слуга Масрур быстро прибежал, запыхавшись, чтобы найти меня, и он приказал мне, не давая никаких объяснений, передать тебя в тот же час в руки халифа.

И я, находясь на пределе недоумения, сказал евнуху:

— О Хартам, ты позволишь мне хотя бы быстро умыться и немного надушиться? Потому что, если речь идет о каком-то серьезном деле, я буду соответствующим образом подготовлен, а если Всевышний дарует мне милость, как я надеюсь, найти это дело не доставляющим мне неудобств, то эта забота о чистоте тем более не повредит мне, а, напротив, будет кстати.

И евнух уступил моему желанию, и я поднялся наверх, чтобы вымыться, надеть подходящую одежду и надушиться. Затем я спустился к евнуху, и мы быстро пошли в сторону дворца. И когда я добрался до него, увидел, что Масрур ждет нас у дверей.

И Хартхам сказал ему, указывая на меня:

— Вот кади.

И Масрур сказал мне:

— Пойдем!

И я последовал за ним. И, следуя за ним, я сказал ему:

— О Масрур, ты как никто знаешь, как я служу нашему господину халифу, и ты знаешь об уважении, которое он испытывает к людям моего возраста и к моей должности, поэтому ради нашей старой дружбы, которая меня с тобой связывает, скажи мне, ради Аллаха, почему халиф заставляет меня прийти к нему в такой поздний час ночи.

И Масрур ответил:

— Я и сам не знаю.

И я, еще более обеспокоенный, спросил его:

— Можешь ли ты хотя бы сказать мне, кто находится в его дворце?

И он ответил:

— Там только один человек, Иса, камергер, и в соседней комнате жена камергера.

Поэтому я, все еще не понимая, в чем дело, воскликнул:

— Полагаюсь на одного Аллаха! Нет силы и спасения, кроме как во Всеведущем Аллахе!

И когда я добрался до помещения, предшествовавшего комнате, где обычно бывал халиф, он, по-видимому, услышал звук моих шагов и спросил из-за двери:

— Кто там, у порога?

И я немедленно ответил:

— Твой слуга Юсуф, о эмир правоверных.

И голос халифа сказал:

— Войди!

И я вошел. И увидел, что Гарун сидит, а справа от него стоит камергер Иса. И я прошел вперед, простерся ниц и поприветствовал его саламом. И к моему огромному облегчению, он вернул мне мой салам. А потом он сказал мне, улыбаясь:

— Мы побеспокоили тебя, потревожили и, быть может, напугали?

И я ответил:

— Я немного напуган, о эмир правоверных, я и те, кого я оставил дома. Клянусь головой своей, мы все немного сбиты с толку!

И халиф любезно сказал мне:

— Садись, отец закона.

И, освободившись от своих опасений и страхов, я с облегчением сел.

А через несколько мгновений халиф сказал мне:

— О Юсуф, знаешь ли ты, почему мы вызвали тебя в ночной час?

И я сказал:

— Не знаю, о эмир правоверных.

Он же сказал:

— Так слушай! — И, показывая мне на своего камергера Ису, он сказал: — Я послал за тобой, о Абу Юсуф, чтобы ты стал свидетелем клятвы, которую я собираюсь дать. Знай же, что у Исы есть рабыня. И я попросил Ису отдать ее мне, но он извинился и отказался сделать это. Тогда я попросил его продать ее мне, но он и это отказался сделать. Ну ладно. И теперь я хочу поклясться перед тобою, о верховный кади Юсуф, именем Всевышнего, что, если Иса будет упорствовать в нежелании отдать мне свою рабыню тем или иным образом, я тут же, без сомнения, лишу его жизни!

И я, полностью успокоившись на свой счет, строго повернулся к Исе и сказал ему:

— Какими же такими качествами или какими необыкновенными добродетелями наделил Аллах эту девушку, твою рабыню, что ты не хочешь уступить ее эмиру правоверных? Разве ты не видишь, что своим отказом ты ставишь себя в унизительное положение и губишь себя?

И Иса, не показывая, что его тронули мои увещевания, ответил:

— О наш господин кади, поспешность в суждениях к добру не приводит. И прежде чем делать мне какие-либо замечания, ты должен был поинтересоваться мотивом, которым продиктовано мое поведение.

И я ему сказал:

— Хорошо. Но может ли быть в мире веская причина для такого отказа?

И он мне ответил:

— Да, конечно! Клятва ни при каких обстоятельствах не может быть признана недействительной, если она была принесена добровольно, в здравом уме и твердой памяти. И я связан силой торжественной клятвы, ибо поклялся девушке, о которой идет речь, никогда не продавать