я не могу исправить прошлое. Я не пытаюсь вымолить прощение.

— Потому что не чувствуешь себя виноватым, — перебила я.

— Чувствую. Чувствую виноватым перед собой за свою глупость. Я не понимал, насколько это серьезно. Не верил, что потеряю тебя. Я был дураком, я не был подлецом. Мне не за что извиняться, Марина.

— Ну да, ну да… — легла я на спину и принялась изучать потолок.

Больше в этой комнате ничего интересного не было.

— Марина, давай начнем с начала. Без детей или с детьми. Ну считай это браком по залету. Родишь тройню, так ведь бывает… И сейчас нам не надо думать, откуда возьмем деньги на детей…

— А силы? Ты подумал про силы. Ты трахнуть меня не можешь, а говоришь о детях.

— Если бы ты дала мне в первый раз, все было бы нормально, — огрызнулся он, но не попытался заменить своим лицом потолок перед моими глазами.

— Андрей, нам будет по шестьдесят, когда девочке стукнет восемнадцать.

— И что? В шестьдесят будешь выглядеть на сорок. Сейчас ты на сорок не выглядишь.

— Ты не знаешь, скольких трудов мне это стоит.

— Дети того стоят…

— Да что ты знаешь о детях! — перевернулась я на живот. — Ты бросил двоих, — я подперла руками подбородок и поймала себя на мысли, что меня распирает желание поболтать ногами в воздухе. — Теперь хочешь взять чужих. Ты мне эту Веру напоминаешь. Замаливаешь грешок. Перед тем, кто кто-то там… Но Вера хоть своими руками заботится об отказниках, а ты на моем горбу решил в рай въехать… Не честно, Андрюш, не находишь?

— А твой ультиматум честен? — он продолжал подпирать ухо. — Я сказал тебе, что не знаю, сколько мне осталось. Какое право я имею брать детей? Кто даст гарантию, что о них позаботятся, а не прикарманят оставленные им деньги? Кто? Ты? Только ты можешь дать такую гарантию.

Я протянула руку и вернула его ухо в нормальное положение, но за это сама оказалась в безвыходном: его рука поймала мою и сжала в замок. Мы после свадьбы не вешали никуда подвесные замочки, хотя встречали такую традицию даже за океаном. Может, зря? Может, традициями нельзя пренебрегать?

— Дашь?

Почти глаза в глаза.

— Второй шанс.

— А я подумала, второй раз…

— Это тоже. Дашь?

— Не дам, возьму.

— Свое?

— Слово. С тебя. Что ты подписываешь бумаги на больную девочку. Даешь слово?

— Дорогой же у тебя секс.

— Ну… Я за свой первый очень дорого заплатила. Ты так не думаешь?

— Я не меньше заплатил, пусть и не за первый. Я хотел, чтобы он был последним. Честно. Мне не нужна была другая баба вообще. Мне и сейчас не нужна… Другая. Только ты. Может, я однолюб, не думала никогда?

— Или приспособленец? И тебе снова со мной удобно. Я вообще не понимаю, как через столько лет мы в одной постели оказались…

— Потому что нам было хорошо вдвоем, и тело это помнит. Это проклятый мозг пытается заблокировать память. Хочешь виски? Не в кофе, в постель…

— А как же паспорт. Завтра?

— Они пьяную бабу, что ли, никогда не видели? Я принесу? Шот. Один шот.

— Неси.

Снесет голову или как?

Теперь сказать, что виноват коньяк, никак не получится — будем во всех смертных грехах винить виски и заодно того, кто налил мне греховный шот и, пока я смаковала янтарную жидкость за щекой, не в силах выпить залпом, как пьют водку, находил на моей стопе заветные точки.

— Что ты еще помнишь? — спросила я бывшего мужа, прикрыв глаза. Ополовиненный стакан я держала у носа, но алкогольные пары не вызывали никакого отвращения. Этому массажу я научила его сама — взяла диск из библиотеки с обучающим видео про массаж для беременных.

— Ничего… Руки сами вспомнили. Если думаешь, что я кому-нибудь массирую ноги… Это твои я всю жизнь целовал…

Он коснулся языком пятки, поднялся по стопе вверх и поцеловал каждый палец — меня накрыло счастьем от сознания того, что рутина массажа нарушена, и Андрей не станет выкручивать мне пальцы. Засмеялась своим мыслям. Не без этого…

— Виски действует? — выглянул он из-за кровати, потому что встал коленями на пол, чтобы мне не пришлось держать ногу на весу.

— Нет, воспоминания приятные… Ты не сделал мне больно, а я уже приготовилась…

— Это был самый противный этап. Мне было еще больнее причинять тебе боль, но ты настаивала, что так надо… Но так не надо, верно?

Верно, верно… В массаже боль была полезной, а в нашем разводе — бесполезной.

— Допивай! — скомандовал Андрей и отпустил мои ноги на свободу, хотя о свободе его никто не просил.

Я допила виски залпом и потянулась, чтобы поставить пустой стакан на тумбочку, но Андрей перехватил его, и мне не пришлось переползать к краю. Внутри горело, ноги тоже согрелись. Ну и высохли. Так что можно смело оросить их тысячами тысяч нерожденных Андрюшек. Я снова рассмеялась. Шот помог, определенно помог…

— Иди ко мне.

Он позвал на самый край. Приползла. Он поднял меня за талию, и я повисла у него на шее и в воздухе. Пока висела, Андрей откинул одеяло и опустил меня на простыню — хлопковую. Наверное, египетскую… Блин, ну о чем я думаю? Не думаю, а получаю ответы на вопросы, о которых думала до этого. До чего до этого? До того самого момента, пока не словила его всего себе в объятия.

— Откусить тебе ухо? — спросила, секунд десять продержав губы сомкнутыми на его мочке, пока Андрей заботливо расправлял одеяло поверх наших обнаженных тел, чтобы те не остыли до момента Икс. А Икс он потому, что непонятно что считать за сам момент, что принять за словленный кайф? Что, где, когда и почему… Почему я снова позволила Лебедеву почти без спроса залезть ко мне в постель? Воспользовался моим недосыпом, раздраем чувств и чем-то еще. Явно ж была еще какая-то причина для вчерашнего вечера и сегодняшнего утра. Только ночь прошла незаметно в безмятежном сне. Нужно было вовремя процитировать Тургенева: друг мой Андрюша, об одном тебя прошу: не говори красиво… Об очень некрасивых вещах, которые ты сделал.

— Откусить? Древние индейцы майя сами отрезали себе уши, когда просили у богов что-то для них очень важное…

— Кусай, сожри меня всего, если такова твоя цена…

— Нет, я серьезно… — взяла я его щеки в ладони. — Готов ты ходить безухим, но со мной.

— Марина, сколько тебе лет?

— А когда паспорт меняют?

— Когда натрахаются вдоволь.

— Или наговорятся. Ты мне только мозг трахаешь со