Свой дар слова он посвятил борьбе с двумя современными ему язвами: расколом и протестантскими веяниями.

Он застал в Москве мнение, что близко пришествие антихриста. Что Москва – Вавилон, а жители ее – вавилоняне, слуги антихристовы и сыны погибели. Некоторые брались за вычисления, назначали день и час, когда Христос придет на суд, и перед назначенным ими временем делали себе гробы, рыли могилы, закутывались в саваны и ложились ожидать Христа.

Для вразумления таких людей Яворский написал сочинение с обличением этих мнений, показывая, на основании святого Писания, каковы будут истинные признаки пришествия антихриста.

Совершенно невозможную, дикую форму приняло в Москве распространение кальвинистского учения. Полковой фельдшер Тверитинов, набравшись неправославных мыслей у врача-иноземца, стал распространять хулы на многие из заветнейших преданий церковных, говорил против святых икон, креста, мощей, причастия, святых, литургии, против поминовения усопших, постов, значения добрых дел.

Он нашел себе последователей между невежественными стрельцами и мастеровыми. Брадобрей Фома Иванов дошел до такого исступления, что в Чудовом монастыре при народе кричал богохульные слова на великого святителя Московского Алексия митрополита и разрубил ножом его икону. Стефан Яворский после этого ужасного события тотчас нарядил тайное расследование об этом обществе и, найдя главных виновников, предал их церковной анафеме. Фома был казнен по гражданскому суду.

Чтобы оградить православных от протестантской пропаганды, он написал знаменитый «Камень веры», изданный уже по его кончине.

Чем же кончилось дело Тверитинова для ревностного Стефана? В этом странном человеке самые прямые ясные дела принимали часто невероятный оборот. Государь остался недоволен поспешностью в решении суда и строгостью приговора. В этом взгляде государя на дело нельзя не видеть вмешательство сильных при дворе иностранцев, которые были очень недовольны действиями Стефана. Стефан был вызван в Петербург, где по этому делу ему пришлось вынести много неприятностей.

Если Стефану удавалось иногда склонить царя[26], то, в общем, постоянная борьба, постоянное несогласие идей Стефана с тем, что творилось в высшем духовном управлении, глубоко его угнетало. Смелый, благородный, откровенный, он говорил правду Петру, окруженному протестантами, которые за то и ненавидели его, как непримиримого стойкого врага.

По словам апостола, «не взирая на лица», в пастырской деятельности своей Стефан, если видел что неправильное, несоответственное достоинству помазанника в действиях Петра, он не страшился обличать его. Так, во время тяжкого недоразумения, столь прискорбно кончившегося, с царевичем Алексеем, на 17 марта – на память святого Алексия, человека Божья, день именин царевича, находившегося тогда за границей, – Стефан в слове своем коснулся современных событий и довольно резко в довольно прозрачных намеках осуждал семейную жизнь Петра и жалел царевича. Вот это смелое место:

– О, угодниче Божий! Не забуди и тезоименинника твоего и особенного заповедей Божьих хранителя, и твоего преисправного последователя. Ты оставил еси дом свой – он такожде по чужим домам скитается. Ты удалился от родителей – он такожде. Ты лишен от рабов, слуг, подданных, другов, сродников, знаемых – он такожде. Ты человек Божий – он такожде раб Христов. Молим убо, святче Божий: покрый своего тезоименинника, едину нашу надежду.

А вот слова, ясно намекающие на Петра:

– Море свирепое, море – человече законопреступный, почто ломаеши, сокрушаеши и разоряеши берега? Берег есть закон Божий; берег есть – во еже не прелюбы сотворити, не вожделети жены ближнего, не оставляти жены своея; берег есть во еже хранити благочестие, посты, а наипаче четыредесятницу; берег есть почитати иконы.

Митрополит Стефан Яворский (1658-1722)

Быть может, это не полное сочувствие Стефана деятельности Петра раздражало Петра еще больше, чем молчаливое неодобрение Адриана. Адриана – человека не блестящего, не глубокого образования – можно было обвинить в рутине, тогда как Стефан был человек больших дарований, большого ума, глубокого европейского образования, человек выдающийся, блестящий, но вместе – человек, знавший во всем меру, чего так не хватало во всю жизнь Петру. И к концу жизни Стефана он, местоблюститель патриаршего престола, и вознесший его по собственному выбору царь совершенно, кажется, не понимали друг друга.

Царь находил, что не довольно деятелен Стефан, и обвинял его в распущенности духовенства, во множестве празднобродящих попов и монахов, в существовании кликуш и юродивых, встречавшихся весьма часто, во множестве вымышленных чудес и ложно объявляемых мощах. Все это, ложное или истинное, равно, кажется, не нравилось Петру. Тогда как все проявления древнего праотеческого благочестия были дороги Стефану, и он относился к ним, прежде чем гнать их, без предубеждения, исключающего всякую возможность спокойной критики, беспристрастного испытания.

Хотя при учреждении Святейшего Синода Стефан был назначен президентом его, многие синодальные распоряжения того времени – отмененные впоследствии, как вредные для церкви, – шли в разрез со взглядами Стефана. Больной телом, угнетенный духом, он мог оказывать лишь слабое сопротивление влиянию нового духа.

Он подавал протесты против новых порядков, которые хотел завести царь в духовной жизни русского народа. Но эти протесты обрушивались на его же усталую голову, навлекая на него гнев государя и вражду товарищей. Он был в открытой вражде с самым сильным в то время духовным лицом, носителем взглядов Петра со всеми их заблуждениями Феофаном Прокоповичем, столь справедливо обвиняемом в протестантизме. Не раз, когда уже Петр избегал свиданий с ним, Стефану приходилось оправдываться перед государем письмами. Видя недовольство государя, вражду к себе членов Синода, с которыми он не сходился взглядами, Стефан счел за лучшее удалиться из Петербурга. Не добившись объяснения с государем, Стефан написал ему пространное письмо, помеченное 27 июня 1722 года и подписанное: «Смиренный Стефан, пастушок Рязанский». Он скончался через четыре месяца после этого письма, оставляя свободное поле действий человеку во всем, кроме любви к просвещению, противоположному с ним – Феофану Прокоповичу.

Тихим отрадным светом горит чистый образ Стефана Яворского на пороге между двумя эпохами Русской Церкви. Если и лежит пятно на его молодости – временный католицизм, принятый из жажды знания и из невозможности получить иначе полное образование, – то клеветами, которые ему потом пришлось перенести, он вполне искупил этот грех. Он всеми силами служил церкви, православию, искал не личных выгод, а пользы дела церковного, как, по крайнему разумению своему, понимал эту пользу. Ревностью в проповеди, независимостью в обличении греха, – сколь бы высоко по человеческим меркам не свил бы себе гнезда этот грех, – он напоминает Иоанна Златоуста и Амвросия Медиолинского. Глубоко образованный, он, тем не менее, понимал, что внешнее выражение религиозного чувства нельзя гнать и осуждать; и потому, где мог, шел против бури, старавшейся низвергнуть многие обычаи праотеческого благочестия. Причем часто приходилось ограничиваться лишь бесплодным протестом – протестом, все же ясно доказывавшим всю чистоту его православия, всю непричастность его тем влияниям протестантизма, которые тогда так свободно злыми вихрями носились над Русской землей.