И до неё сразу дошло, что же было неправильно.

И, как водится, странность, которую она только что не всилах была истолковать, обрела сразу несколько объяснений. Во-первых,совершенно не встревожился пёс, – а Оленюшка уже убеждалась, каким он былсторожем. Во-вторых, женщина сидела в свежей молодой травке, но зелёныестебельки кругом неё не были примяты, не хранили неизбежных следов, и что-тоуже подсказывало, – когда она встанет и удалится, понять, где сидела,будет нельзя. А в-третьих… Оленюшкин костерок, куда она нарочно положила травыи гнилушек, в бледных весенних сумерках почти не давал света, больше дымил, ноязычки пламени всё-таки прорывались… и вот женщина чуть повернула голову, иогонь на миг отразился в её глазах, заставив их вспыхнуть двумя озеркамибирюзы.

Не как у человека…

…А как у…

И всё встало на место. И пропал страх. И сделалось ясно,отчего женщина казалась смутно знакомой. Оленюшка торопливо поднялась на ноги инизко, рукою коснувшись земли, поклонилась неожиданной гостье:

– Здрава буди… государыня свекровушка. – В самыйпервый раз она выговорила заветное слово, и выговорилось оно удивительно легко,радостно и свободно, так, что Оленюшка даже улыбнулась. – Простибестолковую, что не сразу узнала тебя.

Женщина тоже улыбнулась и ответила ласково:

– И ты, дитятко, невестушка, здравствуй. Что, несладкотебе?

Оленюшка опустила было глаза, разом стыдясь и отчаянно желаявсё поведать про свои горести, но тут же вновь вскинула взгляд, опасаясь, какбы чудесная пришелица не растаяла в жемчужной пелене, кутавшей речной берег. Даи что ей рассказывать? Сама всё знает, поди. И вместо жалоб Оленюшка с лихойотчаянностью махнула рукой:

– Да я-то что… Сделай милость, государыня, про негорасскажи!

Но её собеседница лишь едва заметно кивнула – потом, мол,погоди – и спросила ещё:

– Знаю, несладко… Домой не хочешь ли? Назад? Чтобы всёсталось, как прежде?

Её глаза, только что сверкнувшие звериными огоньками, вновьбыли совсем человеческими. Мудрыми, печальными и… всемогущими.

У Оленюшки даже голова закружилась. Как прежде!.. Объятияматери… родное тепло… дом! Что-то уверенно подсказывало ей – «государынесвекровушке» дана была власть заставить её судьбу заново изменить русло. Зря лисумерки словно бы не касались её – одежда и тело явственно хранили отсветнездешнего солнца, кутавшего женщину едва заметным, мягким сиянием.

– Не хочу я назад, госпожа моя… – ответилаОленюшка совсем тихо. – Не могу я Шаршаве женой быть. Пускай Заюшку своюлюбит… – И тут из глаз полилось, но не тем детским обиженным всхлипом,который она только что утирала, а сущим неудержимым потоком. Оленюшкаопустилась перед дивной гостьей на оба колена: – А ты сделай милость, скажи, нетоми… с твоим сыном свижусь ли ещё?

– Свидишься, дитятко, – ответила женщина. Всеготолько два слова, но, оказывается, насколько по-разному можно их произнести!Можно – как будто обещая назавтра радостный праздник. А можно и так, какдовелось услышать Оленюшке. Так, что она сразу увидела перед собой нелёгкий,быть может, горестный путь… и встречу, которая – как знать? – не окажетсяли коротким мгновением перед тьмой вечной разлуки?..

– Скажи ещё, государыня… – взмолилась она. Но доконца договаривать не понадобилось. Дивная гостья снова поняла всё, что онасобиралась сказать.

– Сумей только узнать его, – словно бы издалекапрозвучал её голос. – Да по имени назвать верно…

Оленюшка потянулась было к ней – спросить, что же это заимя. Но ощутила лишь тёплое прикосновение ко лбу, как поцелуй. Женщина,завершившая своё земное странствие почти двадцать лет назад, удалилась так жевнезапно и незаметно, как появилась.

Значит, всё исполнила, для чего приходила.

И снова их было лишь двое на речном берегу – Оленюшка дапёс… И светились в полутьме белые стволы берёз, словно врата на пути, которыйпредстояло одолеть.

Глыба плыла сквозь чёрную пустоту, не разбавленную, а лишьподчёркнутую крохотными искрами звёзд, и казалась ещё черней окружающейчерноты. Сравнивать было не с чем, но чувствовалось, что глыба громадна. Онавеличественно поворачивалась кругом, давая рассмотреть себя с разных сторон.Местами она казалась оплавленной, но там и сям торчали зловеще иззубренныеутёсы, а местами виднелись резкие, изломанные сколы. В свете звёзд их глубокаячернота отливала холодной радужной синевой. Сколы выглядели только чтонанесёнными, хотя на самом деле могли насчитывать и тысячи лет. Так мертвец,найденный в глубине медных выработок через полвека после кончины, кажетсяусопшим только вчера.

Ничто не выдавало скорости движения глыбы, и лишь когда однаиз звёзд начала всё явственней увеличиваться впереди, стало понятно, чтонебесный камень нёсся с чудовищной быстротой. И ещё сделалось заметно, что этобыл не совсем камень. Лучи крохотного далёкого солнца не могли породитьсколько-нибудь заметного тепла, но тем не менее чёрные скалы затуманилисьпаром. Так курятся куски льда, оказавшиеся на весеннем припёке. Только,наверное, здесь был не обыкновенный водяной лёд, а замёрзшие воздухи, неведомогде и когда сгустившиеся и застывшие на непредставимом морозе. Чем ярчеразгоралась близившаяся звезда, тем плотнее делался пар. При этом его струйки иоблачка оставались такими тонкими и невесомыми, что даже свет делался для нихвещественной силой, наподобие ветра отдувая испарения глыбы назад и образуя изних длинный, перистый, призрачно светящийся хвост…

Между тем близившаяся звезда обретала облик громадного,коронованного золотым пламенем, нестерпимо сияющего клубка. Глыба-пришелицаоблетала его по широкой дуге, и поэтому гораздо ближе к ней оказывался другой шар,доверчиво плывший навстречу из чёрных ледяных бездн, – голубой, в белёсыхразводах, сквозь которые смутно проступал казавшийся знакомым рисунок. Этот шартоже светился, но не как звезда: его сияние не обжигало, оно было мягким,ласковым, некоторым образом живым…

Солнце сходило с ума, оно бушевало, простирая огненныеязыки, силясь сбить с пути чёрную стрелу, нацеленную прямо в сердце ничего неподозревающего мира. Зубчатые острия, напоминавшие чудовищные бастионы и башни,на глазах оплывали и испарялись, вскипая освобождёнными облаками. Окутанныетуманом равнины (а может – непомерные обрывы? как разобраться, где верх, гдениз?..) в полном безмолвии покрывались паутинами трещин, трещины углублялись,быстро становясь пропастями, потом пропасти делались уже совершенно бездонными,ибо сквозь них начинали проглядывать звёзды, и вот уже в сердце голубого шаранёсся не один камень, а целый рой гигантских обломков, готовый разлететься, ноещё удерживаемый вместе силами взаимной тяги, присущими летучим горам.

Между тем звёзд уже не было видно – всё заслонила безбрежнаяголубая чаша материков и морей, распахнувшаяся впереди…

Волкодав успел понять, отчего рисунок океанов и суши ссамого начала показался ему знакомым. Это был его собственный мир: зря ли онстолько раз жадно рассматривал и перерисовывал в библиотечном чертоге егоочертания. Его мир. И выглядел он в точности так, как рассказывал звёздныйстранник Тилорн, видевший его извне. Ещё Волкодав успел с ужасом сообразить,что вот сейчас чёрная гора-с-небес ударит прямо в белое, голубое, тёплое…навеки изуродует его, изменит живой облик…