Бывшие заслуги не спасали от изгнания тех, кто откровенно отказывался признать новый ленинский курс на поход в социализм через НЭП и отступление от репрессий военного коммунизма. В большинстве случаев ограничивались изгнанием из органов ЧК или из партии, до арестов доходили в исключительных случаях так называемого «красного бандитизма». Как в деле одного из руководителей Сибирской ЧК и героя красного подполья в Забайкалье в тылу белых Ивана Новокшенова, которого с таким клеймом и за откровенно антипартийную агитацию из чекистов отправили прямиком в лагерь. Оттуда Новокшенов еще выйдет, а вот вторую посадку в Большой террор уже не перенесет, умерев в лагере в статусе антисоветского зэка.

Кроме идейного разочарования и ультралевых воззрений, оттоку части чекистов из ЧК – ГПУ к 1922 году способствовали и некоторые трудности с выдачей зарплаты и продовольственных карточек чекистам. 1922 год на большей части территории Советской России вообще был тяжелым, скудная и не вовремя выдаваемая зарплата нервировала сотрудников ЧК. Высшее руководство спецслужбы это особенно не касалось, несмотря на все не слишком достоверные воспоминания чекистских мемуаристов, как член коллегии ВЧК Глеб Бокий якобы рухнул с голодухи в обморок, поскольку целый день пил только морковный чай. То, что мы сейчас знаем о бессменном начальнике спецотдела (прослушка и слежка) в ВЧК и ГПУ Бокии с его роскошными пиршествами на даче и сексуальными утехами там же, приводит к мысли, что даже меньше других членов коллегии дзержинской спецслужбы он подходит на роль такого голодного бессребреника из популярной легенды. В среде же рядовых чекистов и особенно в провинции материальные трудности действительно вычищали ряды не хуже кадровиков, изгоняющих слишком ярых революционеров и матросов-братишек, не хуже прошедшейся по ВЧК партийной чистки 1922 года.

Карельское управление ЧК, а затем ГПУ, сигнализировало в Москву, что у сотрудников не хватает денег даже на канцелярские принадлежности и обмундирование, поэтому работа будет приостановлена, пока карельские чекисты будут искать себе элементарное пропитание. В письме 5 июля 1922 года председатель Украинского ГПУ Манцев жалуется Дзержинскому, описывая в рядах украинских чекистов совсем уж удручающее положение: чекисты для пропитания продают на черном рынке личные вещи, голодают, предаются унынию. Если верить письму Манцева, среди сотрудников Украинского ГПУ уже отмечены в 1922 году случаи самоубийств, как из-за маленького пайка и унижения голодом, так и по причинам ощущения предательства дела революции перед лицом нэпманов. Манцев писал: «Арестованы и расстреляны за налеты уже десятки наших сотрудников, идет повальное бегство из ГПУ, некоторые сотрудницы уже занимаются проституцией, чтобы не умереть с голоду. Штаты мы сократили уже на 75 %, куда же еще сокращать? Если ЧК больше не нужна, то пусть нам об этом скажут прямо». Понемногу трудности со снабжением ГПУ 1922 года были преодолены и больше никогда в советских спецслужбах в таком масштабе уже не возникали, их сотрудникам для спасения от голода уже не приходилось идти на базар с личными вещами, на большую дорогу со служебным пистолетом или на панель. Хотя сам Василий Манцев, вероятно и не без учета этого панического по духу письма, вскоре вслед за другими слишком революционными ветеранами прежней ЧК покинул стены ГПУ и был переведен на другую работу. Сам Дзержинский соглашался, что отсутствие нормального финансирования унижает и дискредитирует ЧК, ругался по этому поводу с наркомом финансов Сокольниковым. Он и со сменившим самого Дзержинского на посту наркома путей сообщения Рудзутаком поругался, когда тот отменил финансирование транспортных отделов ВЧК из бюджета НКПС, предлагая финансировать их через чекистский бюджет из общегосударственных средств. Дзержинский написал Рудзутаку, что «такой отказ считаю ошибкой с точки зрения интересов самого НКПС, наши транспортные отделы сохраняют ему многие миллионы рублей, хотя настаивать не могу – Вам виднее». Своему начальнику Транспортного отдела ВЧК Благонравову он с горечью писал, что по донесениям в Таганроге сотрудники транспортных отделов ЧК уже «ходят в настоящем рубище, их за этот вид уже не пускают с досмотром на заграничные суда». Понемногу Дзержинскому в 1922–1923 годах удалось переломить ситуацию с финансированием ГПУ, отодвинув эту проблему. Хотя проблема экономии средств все равно оставалась, Дзержинский даже поручил чекисту Михельсу, параллельно писавшему как журналист в «Известиях», написать ряд статей о необходимости экономии средств сотрудниками госбезопасности.

Такой же считавшийся слишком рьяным радикалом член коллегии ВЧК Николай Скрыпник, бывший начальником отдела по борьбе с контрреволюцией и секретного отдела ВЧК, отправлен в 1922 году работать в Наркомат юстиции, несмотря на все его дореволюционные заслуги в подполье РСДРП с побегами с царской каторги и не исполненным ему тогда же смертным приговором. Позднее на посту главы Госплана Украинской ССР Скрыпник был обвинен в украинском национализме, он писал в Политбюро оправдательные послания, а в 1933 году на фоне развившейся из-за этого депрессии бывший чекист Николай Скрыпник покончил жизнь самоубийством в Харькове. В 1931 году от такой же депрессии застрелилась и бывшая чекистка Эльза Грундман, в годы Гражданской войны наводившая ужас на попавших в руки Киевской ЧК.

Многих из таких отставленных при переходе в 1922 году к ГПУ высокопоставленных деятелей ЧК отправили на другую партийную работу, где они все 20-е годы продолжали ностальгировать по временам «красного террора» и своей чекистской молодости. Как бывший член коллегии ВЧК Эйдук, направленный в Наркомат внешней торговли и там шокировавший коллег по новому месту службы тем, что, прислушиваясь к реву автомобильных моторов во внутренних дворах Лубянки (Наркомат внешней торговли располагался недалеко от этого штаба ЧК – ГПУ), радостно сообщал: «Это наши опять контру расстреливают». Этот человек еще в руководстве ВЧК даже других чекистов поражал своей кровожадностью, его запомнили с маузером в руках и перекошенным лицом, прямо заявлявшим, что личное участие в расстрелах доводит его до экстаза, он долго был заместителем Кедрова в Особом отделе ВЧК. А ведь до революции Эйдук был поэтом и писал сентиментальные стихи в декадентском духе мастеров Серебряного века, какие скрытые бесы проснулись в нем в революционные годы? Александр Эйдук тогда не знал еще, что в 1938 году с клеймом «контры» в такой же привычной чекистской процедуре расстрела сгинет и он сам, став для другого палача поводом для радостного экстаза, возможно, и грузовики при его расстреле так же ревели моторами.

И многие из этих ностальгирующих по расстрелам чекистов первого поколения, отправленных после 1922 года из спецслужбы на другую работу во главе с самим зампредом ВЧК Уншлихтом, позднее еще раз сами попадут в подвалы родной Лубянки, и под рев таких же моторов бывшие коллеги расстреляют и их самих. Как, например, наркома пищевой промышленности СССР Лобова, любившего вспоминать боевую молодость и свои чекистские расстрелы в годы «красного террора» в Петроградской ЧК, самого его расстреляют в 1937 году. Написавший во время Гражданской войны Ленину критичное письмо о злоупотреблениях в ВЧК Максим Горький в качестве примера озверевшего чекиста приводил именно Лобова в Петрограде, прямо написав о нем: «Лобов – это просто животное!» Еще один член коллегии ВЧК времен Гражданской войны Владимир Янушевский в 1922 году будет из спецслужб плавно удален переводом на научную работу в институт Ленина при ЦК РКП(б), расстрелян также в 1937 году. О единственной за время существования ВЧК даме в ее коллегии Варваре Яковлевой, которой тоже не нашли места в новом ГПУ, нужно сказать пару слов отдельно. Это профессиональная большевичка с дореволюционным стажем, ушедшая в РСДРП еще гимназисткой, прошедшая бои 1905 года, аресты и тюрьмы, ее в 1918 году Дзержинский взял в коллегию ВЧК и направил в ноябре 1918 года на пост начальника Петроградской ЧК на смену Глебу Бокию. Это действительно убежденная и фанатичная большевичка, как любят подчеркивать пишущие восторженно о Яковлевой авторы. Ее родной брат Николай Яковлев тоже погиб за эту власть от пули белых в 1918 году, а ее муж Павел Штернберг был комиссаром в Красной армии и умер в 1920 году на фронте от болезни. Хотя пишущие дифирамбы о Варваре Яковлевой симпатизирующие ВЧК авторы часто умалчивают, что их героиню по распоряжению лично Ленина уже в январе 1919 года Дзержинский был вынужден отозвать из Петрограда, как не справившуюся с задачами и вызвавшую вопросы своим личным поведением. Недаром Дзержинский в приказе Яковлевой сдать дела в Петроградской ЧК и выехать в Москву написал тогда: «Я Вас порицаю и требую немедленного выезда в Москву с оставлением за себя заместителя».