После того случая в лагере я не очень-то хотел с ним разговаривать. Но пойти поздороваться с его отцом было надо, а то неудобно как-то. Я подсёк поводок, выдернув Тварь из-под куста, и пошёл к парковке.

– Ну и зверюга у тебя! Пап, смотри! – Кит выскочил из машины и побежал тискать мою Тварь. Я поймал себя на том, что не расстроился бы, если бы она испугалась этого резкого придурка и тявкнула своим басом, перебудив вторую половину двора. Кит бы в штаны, может, и не навалил, но всё равно приятно.

– Откуда она?! – Кит теребил Тварь за брыли и уже по локоть вымазался в слюнях. Вид у него был совершенно счастливый, да и Тварь не возражала особо.

– От родителей, откуда…

Никитин отец помахал мне с парковки и стал выгружать из машины барахло, не обращая на нас внимания. Я тоже ему помахал. Приличия соблюдены, можно уходить.

– Я домой…

– Погоди ты! Всё ещё дуешься? У меня для тебя потрясающая новость, только никуда не уходи, хорошо?

Я пожал плечами, а Кит вскочил на ноги и, отбиваясь от слюнявых объятий Твари, побежал к машине. Он поднял с земли вытащенный отцом рюкзак, стал потрошить… Ждать не хотелось. Ну что он мне может показать? Наверняка какую-нибудь ерунду, диплом компьютерного кружка, самострел, глупости всё это. Мы последнее время живём в разных мирах, и я не про лагерь и город. Пару месяцев назад я бы, конечно, впечатлился и самострелом, и дипломом, и собственной Тварью. Сейчас же для меня всё на свете либо ерунда, либо угроза Ваське, как Тварь, например. И что бы там ни вытряхнул из рюкзака Кит, нам просто нечего обсуждать.

Тварь с любопытством смотрела в Китову сторону. Вот ей было интересно, что за кожаный такой: прибежал, потискал, теперь в рюкзаке копается, может, пожрать даст? Кит лихорадочно копался в рюкзаке, поглядывая на меня: не ушёл ли? И я ушёл. Дёрнул поводок и побежал к подъезду: неинтересно мне, да и некогда… Васька дома один. Кит что-то кричал мне вслед, но я успел хлопнуть дверью подъезда и ничего не расслышал.

Мать встретила меня в прихожей. Судя по её виду, она встала, нет, вскочила секунду назад и побежала…

– Ты с собакой ходил? – У неё было заспанное лицо и совершенно ошалевшие глаза. – Кто же тогда в твоей комнате?

«Васька!» – кажется, вслух я этого не сказал. Сунул матери поводок и, не разуваясь, ворвался к себе. Васька, Васька там один, не знаю, что слышала мать, но что, если…

Комната казалась пустой, только окно распахнулось от ветра, должно быть, я плохо закрыл. Мать из прихожей ворчала про грязные лапы. А я полез этими грязными лапами на стул, чтобы снять Ваську со шкафа. Встал, протянул руку и только тогда увидел ее.

Ворона. Всего лишь ворона влетела в открытое окно и заинтересовалась крошечным блестящим камушком на Васькином лице. Очищать глину, перед тем как куклы лепить, вряд ли входило в привычки слепой ведьмы. Этот камушек у Васьки был на месте глаза, но только один.

Ворона сидела на шкафу в десяти сантиметрах от меня и не улетала. Угольный блестящий глазок с любопытством разглядывал мою физиономию над шкафом. Глянцевый острый клюв, с палец длиной и толщиной, аккуратно щипнул Ваську за живот и заинтересованно приоткрылся. Внутри ворочался короткий чёрный язык. Я смотрел в этот открытый клюв, как, наверное, смотрят в дуло пистолета: чернота, темень, смерть. Да ну, это всего лишь птица!

Я замахнулся и, как пощёчину, залепил вороне под зад ладонью. Ворона каркнула, что-то ударило меня в плечо, но я успел схватить свёрток с Васькой и сунуть под майку. За спиной скрипнула дверная ручка, это вошла мать, но мне хватило, чтобы споткнуться и рухнуть навзничь с табуретки. Я ещё летел, а по лицу хлопали чёрные крылья, меня снова кольнуло в плечо. Мать кричала: «Кыш!» – и размахивала собачьим поводком. Карабин больно стеганул меня по глазу, и наконец моя спина встретилась с полом. Я даже сгруппироваться успел, так медленно падал. Почти не ушибся. Лежал и смотрел, как ворона мечется по комнате, громко каркая, как мать, размахивая тем же поводком, выгоняет её в окно и как, радостно лая, скачет вокруг Тварь.

– Вы чего здесь? – Отец вошёл аккурат в тот момент, когда ворона всё-таки улетела. Мать с поводком он застал на подоконнике, Тварь – на столе у окна, а меня – лежащим посреди комнаты ботинками кверху.

Глава XIII

Кит

Ворона долбанула меня в плечо, причём дважды. Я нашёл похожие царапины на Ваське, замазал и понадеялся, что это всё. В поликлинику мать меня, конечно, погнала, мол, надо сделать укол от столбняка… В общем, утро я провёл в очереди к врачу. А когда вернулся, меня уже поджидал Кит.

Он сидел на кухне, теребил за ухо Тварь, а в свободной руке держал кружку с чаем (судя по его страдальческой мине, кружка была не первая и даже не третья). В промежутках он отвечал на расспросы матери про лагерь. Она отчего-то решила, что это её болячки мне отдых испортили. А больницы моей как будто и не было. И теперь с сожалением слушала рассказ Кита о том, какой зануда Лёха и какая гадость эта столовская каша.

– Пришёл! Ну как ты?

– Жить буду. А этот че припёрся? – Я кивнул на Кита, но должного эффекта не последовало. Воспитанный человек сказал бы: «Могу и уйти», – и ушёл бы восвояси, а Кит только сделал загадочное лицо.

– Увидишь. – Покосился на мать и потеребил свой рюкзак, намекая, что там какая-то страшная тайна. Мать поняла. Сказала: «Ладно, секретничайте», – и ушла к себе. Кит дождался, пока щёлкнет дверная ручка в её комнате, и достал из рюкзака пожёванную газету:

– На, болезный. И не говори потом, что ты не видел.

– Сам такой. – Хотя обижаться тут было не на что. Плечо мне, конечно, перевязали, но рука теперь плохо поднималась, да и двигалась с трудом. В общем, я возненавидел ворон после того случая.

Газета была не московская, судя по бумаге и незнакомым физиономиям на первой полосе. Кит ткнул пальцем в заметку и откинулся на стуле с видом триумфатора.

Это был некролог, и фотка женщины рядом показалась мне очень-очень знакомой. Я стал читать статью, уже догадавшись, о ком речь. Взгляд мой почему-то всё время соскальзывал в сторону на фотку, сколько я ни пытался сосредоточиться на чтении. Глаз мой выхватывал только отдельные фразы: «на девяносто шестом году жизни»; «ветеран войны»;