– Я забираю ключи от вашего кабинета, дорогой Пикар, если позволите, – снова улыбается Гонз. – Возвращаться в отдел вам нет необходимости. Ежедневное руководство майор Анри возьмет на себя. А вы езжайте домой и собирайте вещи.

Я кладу в чемодан одежды на три-четыре дня. Прошу консьержку переправлять мою почту в военное министерство. У меня еще остается достаточно времени до поезда – он отходит в семь часов, – чтобы зайти к нескольким людям и попрощаться.

Полин в семейной квартире на улице Помп наблюдает, как ее девочки пьют чай. Увидев меня, она начинает волноваться.

– Филипп может вернуться в любую минуту, – шепчет Полин, выйдя из квартиры и притворив дверь.

– Не волнуйся, я не собираюсь заходить.

Я стою на площадке, за мной – чемодан, и я сообщаю ей, что уезжаю.

– Надолго?

– Должно быть, на неделю или около того, но, если окажется, что дольше и тебе понадобится связаться со мной, пиши на мое имя в министерство – только осторожнее с тем, что пишешь.

– А разве что-то случилось?

– Нет. Но предосторожность никогда не помешает.

Я целую ей руку и прижимаю ее к моей щеке.

– Мама! – раздается визгливый голос из квартиры.

– Тебе лучше идти, – говорю я.

Я останавливаю экипаж, еду на бульвар Сен-Жермен и прошу извозчика подождать. Уже наступила темнота, и огни большого дома ярко светят в ноябрьском мраке. В доме атмосфера активности: Бланш ждет гостей на свой музыкальный вечер.

– Незнакомец! – приветствует меня она. – Ты слишком рано.

– Я не буду заходить, – говорю я. – Боюсь, мне придется уехать из Парижа на несколько дней. – Я повторяю ей инструкции, какие дал Полин: если ей понадобится связаться со мной, то это нужно сделать через министерство, но она должна писать осмотрительно. – Привет Эмери и Матильде.

– Ах, Жорж! – довольно вскрикивает Бланш, потом щиплет меня за щеку и целует в кончик носа. – Ты – тайна!

Я забираюсь в экипаж и вижу ее в окне – она рассаживает музыкантов по местам. Я обвожу взглядом люстры, множество комнатных растений, стульев в стиле Людовика XIV, обтянутых бледно-розовым шелком, вижу зайчики, пускаемые полированными сосной и кленом музыкальных инструментов. Бланш улыбается одному из скрипачей, показывая ему, где он должен сидеть. Извозчик взмахивает кнутом – и это мирное видение исчезает из вида.

Напоследок я заезжаю к Луи Леблуа. И опять извозчик ждет меня, и опять я не вхожу – прощаюсь, стоя на лестничной площадке. Луи только что вернулся из суда. Он сразу же замечает мое настроение.

– Ты, вероятно, не можешь говорить о том, что случилось?

– К сожалению.

– Если я тебе понадоблюсь, ты всегда найдешь меня.

Я возвращаюсь в экипаж, оглядываю улицу Юниверсите, здание статистического отдела. Даже в темноте оно кажется темным пятном. Обращаю внимание, что шагах в двадцати за нами стоит такси с огоньком парка Пуасоньер-Монмартр. Оно трогается вместе с нами, а когда мы подъезжаем к Восточному вокзалу, останавливается на приличном расстоянии. Вероятно, за мной наблюдали с того момента, как я вышел из своей квартиры. Они не хотят рисковать.

На рекламной тумбе у вокзала среди объявлений и театральных афиш Опера Комик и Комеди Франсез вижу плакат, воспроизводящий копию «бордеро» из «Матэн» и образец почерка Дрейфуса: когда они рядом, видно, насколько они непохожи. Матье уже заплатил за эти плакаты и их расклейку по всему Парижу. Быстрая работа! «Где доказательство?» – гласит заголовок. Любому, кто назовет автора почерка на «бордеро», гарантируется вознаграждение.

«Он не собирается сдаваться, – думаю я. – Пока его брат не окажется на свободе или не умрет».

Я закидываю чемодан на багажную полку наверху и сажусь на свое место в переполненном поезде, отправляющемся на восток, эта мысль, по крайней мере, дает мне какую-то надежду.

Военный клуб в Сусе поглядывает на море из-за пыльных пальм, перед ним, за современной постройкой таможенного склада, немощеная площадь. Сверкание залива Хаммамет в этот день особенно ослепительно, солнце словно отражается полированным металлом, и мне приходится прикладывать ко лбу ладонь. Мимо проходит мальчишка в длинной одежде, он ведет козу на веревке. Сияние расплавляет обе фигуры в смолисто-черные силуэты.

Внутри тяжелых кирпичных стен декор Военного клуба не делает скидок на Северную Африку. Деревянные панели, мягкие кресла и стандартные лампы с кисточками – такие же можно увидеть в гарнизонах во Франции. У меня вошло в привычку после завтрака сидеть в одиночестве у окна, пока мои коллеги – офицеры Четвертого тунисского стрелкового полка играют в карты, дремлют или читают французские газеты четырехдневной давности. Мое спокойствие никто не нарушает. Хотя они относятся ко мне с почтением, отвечающим моему званию, однако сохраняют дистанцию… и кто их может за это обвинять? В конечно счете во мне есть, наверное, что-то неподобающее, какая-то позорная печать, погубившая мою карьеру. Иначе почему бы тогда самого молодого полковника в армии переводить в такую дыру? Алая ленточка ордена Почетного легиона на фоне небесно-голубого мундира моего нового полка притягивает их зачарованные взгляды, словно пулевая рана.

Как обычно, около трех часов в высокую стеклянную дверь входит молодой ординарец с вечерней почтой. Это смазливый – на манер уличного мальчишки – паренек, музыкант в полковом оркестре, зовут его Флавиан-Юбан Савиньо. Он появился в Сусе несколько дней спустя после меня – почти не сомневаюсь, что его прислал статистический отдел с приказом от Анри или Гонза шпионить за мной. Меня не столько угнетает его слежка, сколько некомпетентность.

«Слушай, – хочу я сказать ему, – если уж ты осматриваешь мои вещи, то уложи их потом так, как они лежали, постарайся вначале запомнить это. А если твоя задача перехватывать мою почту, то уж хотя бы делай вид, что ты кладешь ее в ящик, а не передаешь прямо почтовому чиновнику, – я два раза проследил за тобой и в обоих случаях видел твою небрежность».

Он останавливается перед моим стулом и отдает честь:

– Ваша почта, полковник. Отправлять что-нибудь будете?

– Спасибо. Пока нет.

– Что-нибудь я могу для вас сделать, полковник? – В его вопросе слышится чуть ли не мольба.

– Нет. Можешь идти.

Ординарец чуть покачивает бедрами при ходьбе. Один из молодых капитанов кладет газету и смотрит ему вслед. Вот еще повод для моего негодования: не тот факт, что Анри и Гонз думают, будто я могу лечь в постель с мужчиной, а именно с мужчиной типа Савиньо.

Я просматриваю почту: письмо от сестры, еще одно – от моего кузена Эдмона, оба просматривались статистическим отделом, а потом с красноречивым постоянством запечатаны клеем. Как и мой коллега по ссылке Дрейфус, я страдаю от вторжения в свою личную жизнь, хотя в моем случае письма хотя бы не цензурируются. Я получаю два доклада от агентов, их продолжают пересылать мне для поддержания легенды, будто я лишь временно отстранен от работы, эти письма тоже просматриваются. Есть письмо от Анри – узнаю его почерк школьника, мы часто обменивались письмами после моего отъезда из Парижа более полугода назад.