Я дважды перечитываю текст, чтобы убедиться, что понимаю все скрытые смыслы.

– Значит, из этого вытекает, что Паниццарди, вопреки убеждению полковника Сандерра, фактически ничего не знал о Дрейфусе?

– Именно! Но Сандерр никак не хотел с этим соглашаться. Он утверждал, что мы где-то неверно расшифровали слово. Сандерр довел свою информацию до самого высокого начальства. Он даже организовал через одного из своих агентов утечку для Паниццарди свежей информации о каком-то ином деле, чтобы вынудить того отправить в Рим еще одну шифрованную телеграмму, содержащую определенные технические термины. Расшифровав и эту телеграмму, мы продемонстрировали, вне всяких сомнений, что наша прежняя расшифровка была правильной. Так что, пожалуйста, полковник, не вынуждайте нас еще раз проделывать ту же работу.

Я провожу подсчеты в голове. Девять дней от 2 ноября – это 11 ноября. Суд начался 19 декабря. А это значит, что более чем за месяц до того, как Дрейфус предстал перед судом, статистический отдел знал: фраза «этот опустившийся тип Д.» никак не может относиться к Дрейфусу, потому что Паниццарди никогда о нем не слышал, если только он не обманывал свое начальство. Но зачем бы ему это делать?

– И у вас нет никаких сомнений, что вы представили в военное министерство правильную версию расшифровки? – спрашиваю я.

– Ни малейших. Я дал расшифровку Бийкоку, чтобы он доставил ее лично.

– Вы не помните, кому вы ее вручили? – спрашиваю я Бийкока.

– Да, полковник, прекрасно помню, потому что вручил ее лично министру – генералу Мерсье.

Вернувшись в статистический отдел, я чувствую запах сигаретного дыма из моего кабинета, а когда открываю дверь, обнаруживаю за моим столом генерала Гонза. Анри опирается внушительным задом на кромку моего стола.

– Долго же вас не было, – весело говорит Гонз.

– Я не знал, что у нас назначена встреча.

– Никакой встречи и не было назначено. Я просто решил заглянуть.

– Прежде вы никогда этого не делали.

– Неужели? Видимо, мне нужно делать это почаще. Вы тут проводите какую-то маленькую самостоятельную операцию. – Он протягивает руку. – Если позволите, я заберу у вас секретную папку по Дрейфусу.

– Конечно. Можно узнать почему?

– Не стоит.

Мне хочется возразить. Я смотрю на Анри. Он чуть приподнимает брови.

«Вам придется отдать ему то, что он просит, полковник, – он начальник».

Я медленно отпираю сейф, судорожно подыскиваю аргументы, чтобы сохранить материалы у себя. Достаю конверт, названный «Д.». Неохотно протягиваю его Гонзу. Он заглядывает внутрь и быстро просматривает содержимое.

– Все на месте? – язвительно спрашиваю я.

– Это в ваших интересах! – Гонз улыбается мне – чисто механическое движение нижней части лица, лишенное всякого юмора. – А теперь ввиду вашего неминуемого убытия в инспекционную поездку нам необходимо провести некоторые административные изменения. С этого дня майор Анри будет доставлять материалы от агента Огюста непосредственно ко мне.

– Но это наш основной источник!

– Да, именно поэтому материалы и должны поступать ко мне как к главе департамента разведки. Вы не возражаете, Анри?

– Как скажете, генерал.

– Меня снимают с должности?

– Нет, конечно, мой дорогой Пикар! Просто для повышения эффективности работы мы производим некоторый пересмотр обязанностей. Все остальное по-прежнему в ваших руках. Значит, решено. – Гонз встает и гасит сигарету. – Мы скоро поговорим, полковник. – Он обеими руками прижимает к груди конверт с материалами по Дрейфусу. – Можете не беспокоиться, за нашим драгоценным малюткой я буду присматривать в оба глаза.

После его ухода Анри переводит на меня взгляд, сконфуженно пожимает плечами.

– Вам следовало прислушаться к моему совету, – говорит он.

Я слышал от тех, кто ходил на публичные казни на улице Рокет, что головы гильотинированных некоторое время еще демонстрируют признаки жизни. Их щеки подергиваются. Глаза моргают. Губы двигаются.

Неужели эти отрубленные головы на миг пребывают в иллюзии, что они еще живы? Неужели они, прежде чем их накроет тьма, видят людей вокруг и воображают, что все еще могут общаться с ними?

Так себя чувствую и я после посещения Гонза. Я продолжаю приходить на службу в обычные часы, словно я все еще жив. Читаю доклады. Общаюсь с агентами. Провожу совещания. Пишу еженедельный «бланк» начальнику Генерального штаба: немцы планируют военные маневры в Эльзас-Мозеле, они все чаще используют собак, прокладывают телефонный кабель в Бюссане близ границы. Но это движение губ мертвеца. Реальное управление отделом перешло через дорогу в министерство, где происходят регулярные встречи между Гонзом и моими офицерами – Анри, Лотом и Грибленом. Я слышу, как они выходят. Как возвращаются. Они что-то замыслили, только я не знаю что.

Меня словно не существует. Я не могу докладывать новости начальству, поскольку должен исходить из того, что они и без меня знают это. Несколько дней я взвешиваю – не обратиться ли мне непосредственно к президенту, но потом прочитываю его последнюю речь, произнесенную в присутствии генерала Бийо: «Армия – это сердце и душа народа, зеркало, в котором Франция видит свое самое прекрасное отражение самоотрицания и патриотизма. Армия занимает первое место в мыслях правительства и в гордости страны». После этого я понимаю, что он никогда не поднимет оружия в защиту презренного еврея против «сердца и души народа». К тому же очевидно, что я не могу поделиться своими открытиями с кем-то, не входящим в правительство, – ни с сенатором, ни с судьей, ни с журналистом, – не выдав самых секретных источников разведки. То же относится и к семье Дрейфуса. К тому же уголовная полиция не спускает с них глаз.

Но самое главное, предательство армии для меня неприемлемо: армия – мои сердце и душа, мое зеркало, мой идеал.

Я скован по рукам и ногам и жду, когда что-нибудь случится.

Как-то ранним ноябрьским утром по пути на службу на углу проспекта Клебер я вижу газетный киоск. Уже собираюсь обойти его, но вдруг замираю на месте: ровно посредине страницы «Матэн» напечатана факсимильная копия «бордеро».

Оглядывая людей, читающих на улице, подавляю в себе инстинктивное желание выхватить у них газеты: неужели они не понимают, что это государственный секрет? Покупаю номер газеты и отхожу в подворотню. Иллюстрация в полный размер явно сделана с одной из фотографий Лота. Статья озаглавлена «Доказательство», ее тон категорически антидрейфусовский. Мне тут же приходит в голову, что это дело рук одного из экспертов-графологов, поддержавших обвинение. Выбор времени тоже понятен – три дня назад был опубликован памфлет Лазара «Судебная ошибка: правда о деле Дрейфуса». Памфлет содержит яростные нападки на графологов. У них есть профессиональный мотив желать, чтобы все по-прежнему верили, что автором «бордеро» был Дрейфус. Но самое главное: они все сохранили копии.