Луна своей формой повторяла очертания круглого окна у них в мансарде. Как будто стекло оторвалось от окна и улетело в небо. На улице Бланш-Ошеде-Моне не было ни души. Трепетали листвой липы на площади перед мэрией. На деревню словно пролился серебряный дождь.

Жак лежал рядом. Даже не поворачиваясь, Стефани поняла, что он не спит. Лежит и молча смотрит на нее. Мысль о близости с Жаком с каждым днем делалась ей все непереносимей. Жак не поменял ни одной из своих привычек. Они продолжали спать в одной постели, хотя он не делал попыток к ней прикоснуться.

Вчера они проговорили несколько часов.

Это был спокойный разговор.

Жак сказал, что он все понял и постарается все изменить.

Что именно изменить?

Стефани ни в чем его не упрекала. Разве можно упрекать человека в том, что он — это он, а не другой?

Жак сказал, что он станет другим.

Стать другим невозможно. И говорить об этом бессмысленно. Стефани приняла решение. Она от него уйдет.

Жак — человек разумный. Наверное, он рассчитывает, что своим смирением вселит в нее дух сомнения. Наверное, говорит себе: «Надо просто переждать грозу. Встать под зонтиком и спокойно ждать. Зонтик большой, его хватит на двоих. Вдруг Стефани ко мне вернется…»

Он ошибается.

Стефани долго смотрела на исчерченный «классиками» школьный двор, на стоящую в уголке беличью клетку… В ушах у нее звучали детские крики и смех.

Стефани назначила Лоренсу свидание завтра днем. Разумеется, не в деревне, не перед школой и не возле ручья. Подальше от любопытных глаз. На Крапивном острове. Том самом знаменитом островке, образованном слиянием Эпта и Сены, который приобрел Клод Моне. Художник держал там на приколе свою плавучую мастерскую. Красивое местечко. От деревни до него меньше километра. Чем больше она думала, тем крепче становилась ее уверенность, что встретиться на Крапивном острове — отличная идея. Лоренс оценит. У Лоренса потрясающее чутье на красоту. Не зря же в доме Моне он моментально понял, что «Девушка в белой шляпе» Огюста Ренуара — не копия, а подлинник. Разум твердил ему, что это невозможно, но он верил не разуму, а своим глазам. В доме Моне осталось много забытых картин. Ренуар, Писсарро, Сислей, Буден… Конечно, есть и неизвестные «Кувшинки». Господи, будь у них время, будь они свободны, с каким удовольствием Стефани показала бы их Лоренсу. Разделить с ним восхищение шедеврами живописи — что может быть лучше?

Жак выключил свет и повернулся на другой бок. Притворился, что спит. В лунном свете комната казалась волшебным гротом. Глаза Стефани наткнулись на лежащую на ночном столике книгу.

«Орельен».

Эта фраза не давала ей покоя. «Преступно мечтать, ждет виновного кара». Послание, обнаруженное на поздравительной открытке, найденной в кармане Жерома Морваля.

Преступно мечтать…

Слова, как будто специально обращенные к ней.

Преступно мечтать.

Тот, кто не знает следующих строф, кто не читал продолжения этого длинного стихотворения Арагона, озаглавленного «Нимфеи», ошибется, решив, что автор осуждает мечту. Ничего подобного!

Все обстоит ровно наоборот.

Разумеется, поэт имел в виду нечто прямо противоположное.

Она, беззвучно шевеля губами, стала читать стихи, которым учила деревенских детишек.

Стефани вновь и вновь истово повторяла эти четыре строчки, словно молилась.

Мечтать о запретном мораль не велит…

Да, мечта — вне закона.

Да, Стефани нравится быть жестокой.

Нет, она не испытывает никаких угрызений совести.

Да, с точки зрения разума, ее мечта преступна.

Пусть завтра Лоренс Серенак сожмет ее в своих объятиях. Они будут заниматься любовью на Крапивном острове. И он увезет ее отсюда.

Завтра…

Я медленно шла по грунтовой дороге, которая, начинаясь сразу за мельницей «Шеневьер», пролегала прямо через поля. Дорога была изрыта колеями, оставленными проходящими здесь тракторами.

Представляю, как ругался Лоренс Серенак, пытаясь преодолеть эти колдобины на своем «Тайгер-Триумфе». Описывать мотоцикл подробно я не стану, но сильно сомневаюсь, что сей антикварный экземпляр годится для мотокросса. Пару минут назад он промчался мимо меня, свернул за мельницу и поехал дальше, через поля, подняв столб пыли.

Из Живерни ведут несколько троп, но все они соединяются в одном месте — тупике на подступах к Крапивному острову, там, где Эпт впадает в Сену. Прямой путь заканчивается в нескольких метрах от слияния двух рек, на берегу Эпта, засаженном тополями, заставшими Моне; сегодня кхмеры от импрессионизма охраняют их так же старательно, как египетские пирамиды…

Чтобы попасть на берег Сены, надо идти пешком.

Нептун бежал впереди меня. Он знает эту дорогу наизусть и не считает нужным меня ждать. Догадался, что на преодоление не такого уж огромного — не больше километра — расстояния, отделяющего мельницу «Шеневьер» от Крапивного острова, я с каждым разом трачу все больше времени. Эти рытвины — наказание Господне. Даже опираясь на палку, я каждые три метра спотыкаюсь и чуть не падаю.

Хорошо, что я иду туда в последний раз, на этот проклятый Крапивный остров. Мне такие прогулки уже не по возрасту. Да еще, как на грех, сегодня жарко. Самый теплый день за весь май, а вдоль дороги — ни деревца, чтобы спрятаться в тени, разве что на полпути, возле водозаборной станции, можно постоять под козырьком. Хорошо, что я повязала косынку. Шагая через пожелтевший луг, я сама себе кажусь арабской женщиной, совершающей переход через пустыню.

Господи, да когда же я наконец дойду до этого чертова Крапивного острова?! Нептун-то небось давным-давно там.

16:17. Лоренс Серенак прислонил свой «Тайгер-триумф Т100» к стволу тополя. Он приехал на Крапивный остров чуть раньше назначенного времени. Он знал, что уроки у Стефани заканчиваются в половине пятого, а ей еще надо будет пройти пешком почти километр.

Лоренс прогуливался под деревьями. Окружающий пейзаж выглядел странным: ровная шеренга тополей вдоль русла Эпта наводила на мысли об искусственно прорытом канале, а не о речке, текущей прихотливыми изгибами. В месте слияния Эпта с Сеной это впечатление только усиливалось — широкая Сена неспешно несла вперед свои воды, явно не обращая внимания на впадающий в нее тонкий ручеек. Берега Эпта словно застыли в вековечной неподвижности — ничего общего с живой хлопотливой Сеной, орошающей города и заводы, несущей на себе баржи и лодки, пересекающей железнодорожные рельсы, бегущей мимо магазинов… Сена напоминала шумную автотрассу, а Эпт оставался забытым второстепенным шоссе, которым почти никто не пользуется.