«Ты все сделал правильно!» – потянулась к нему Белянка, окутала солнечным светом усталую душу.

«Я сделал так, как должен был», – Стрелок зажмурился и отвернулся.

«Я горжусь тобой!» – зацепилась она за ускользающий след его тепла.

Но он будто не слышал, глядел на бегущую воду, на макушки сосен и на низкие облака. Расправил плечи, вытянул шею, поднял голову – будто прямо здесь и сейчас был готов встретить и Гнев Леса, и мечи рыцарей, и любую судьбу.

Сельчане смотрели на своего Отца – и молчали. И Белянка знала почему.

Потому что за ним хотелось идти. Ему хотелось верить. Даже когда собственное сердце уже отчаялось.

Тем временем стройка стихла, рыцари неслышно подступили со всех сторон.

– Мы начали стройку храма, как и обещали! – звучно прокричал Рокот, и сельчане мигом обернулись, прикрывая спины друг друга. – Но я слышу недовольство?

– Недовольство? – шагнул из общего кольца Боровиков, гневно поджимая губы. – Да как вы посмели деревья рубить?!

– Увы, это необходимые жертвы, – Рокот вздохнул, будто искренне сожалел. – Но из чего-то же мы должны строить храм.

Он подтолкнул в спину Стела, постаревшего на несколько лет: вдоль век залегли глубокие морщины, потрескались губы, растянулся ворот рубахи.

– Рыцари строят храм Сариму, – хрипло начал Стел и, откашлявшись, продолжил увереннее: – Всего лишь строят храм. Вам не угрожает ничего, пока вы не сопротивляетесь, – он тяжело вздохнул, будто от боли. – Попытайтесь понять и поверить. Так будет лучше для всех. Мы чтим ваши традиции, и…

– Чтите традиции? – взвилась Горлица. – Рубите деревья и говорите, что…

– Помолчи, – осадил ее Стрелок. – Мы обещали слушать и принимать чужаков до тех пор, пока их мечи остаются в ножнах. И мы выполним свое обещание, – все еще стоя на валуне, он сверху вниз глянул на Рокота.

Предводитель рыцарей одобрительно кивнул и улыбнулся уголками губ.

– Пепелище! – звонко разлетелось над поляной.

Головы дружно повернулись к запыхавшемуся мальчугану – Белянка не сразу признала в нем Русака: худющий, глаза навыкате, лицо перемазано то ли глиной, то ли сажей, руки трясутся, рыжие вихры до серого выцвели пылью – и все за каких-то жалких два дня? Уперев ладони в полусогнутые колени, мальчишка склонился к земле, дыша сипло, часто – ворот болыпеватой безрукавки ходуном ходил, – потом поднял перепуганные глазищи на Стрелка и выдавил:

– Пепелище. Вырезана Нижняя Тура. А люди – в землю зарыты. Гниют там. Не будет нам помощи.

Тяжело ударило сердце, будто одно на всех общее сердце, громыхнуло и сорвалось в бездну. Беззвучным криком исказились лица сельчан, и все как один обернулись к Стрелку. С немой болью, гневом…

С последней отчаянной надеждой.

Он должен: должен знать. Должен все предвидеть. Должен спасти.

И он знал.

Самым страшным было то, что он знал: он был готов.

Внутри Белянки вопил ужас. Зажимая ладонями рот, она едва сдерживалась, чтобы не заорать в голос, чтобы не кинуться к Стрелку, не вырвать из любимых рук ясеневый посох, подающий условный сигнал Ловкому, чтобы не броситься под ноги брату, не повалить Горлицу, которая ворожбой что-то пытается сказать Стрелку. Нет! Остановитесь! Нет! Это же смерть. Верная смерть. Самая последняя черта. Край. Впереди – обрыв!

Воздух искрит неразряженными молниями, мурашками катается по коже страх, и тишина звенит так, будто в мире ничего не осталось: замолк лес, притихла вода, спрятался ветер. Сельчане окаменели с искаженными страхом масками вместо лиц, и только Русак падает на колени и трясется сорванным с ветки осиновым листом. Только тетушка Пшеница молча подбегает к младшему сыну.

Никогда и ничего тетушка Пшеница не делала молча. Раньше не делала.

Последние капли тишины виснут на лезвиях необнаженных мечей – мир замер за миг до смертельного взрыва остервенелой волны, что в клочья рвет души сельчан.

– Именно так ошиблась ведунья Нижней Туры! – спокойно и звонко провозгласил Рокот, вновь запуская застывшее время. – Именно так они бросились на нас с топорами и стрелами – предали самих себя и Лес! Бога предали, который на самом-то деле един и милосерден и готов простить и принять их даже теперь.

Голос Рокота вернул в мир звуки: крики сельчан, вой ветра в высоких кронах, грохот донных камней, стон вековых корней леса. Но от громадного мира для Белянки живыми остались лишь перезрелые вишни глаз Рокота. Зеленым маревом смазался лес, зыбкой и неверной кашей расплавилась под ступнями почва, небо обрушилось клочьями облаков. И только багряные до черноты глаза Рокота маслянились и звали.

Звали шагнуть в тягучем безвременье, прорваться сквозь загустелый воздух, дотянуться до ненавистных глаз.

Звали прильнуть к мороку, что некогда был землей, черпнуть две полные пригоршни.

И бросить в эти глаза!

Засыпать, чтоб света белого не видели!

Удар чужой воли – и дух Белянки вышибло из тела: ни продохнуть, ни выкрикнуть. Мгновения потянулись вязким пчелиным медом, что заливал Большую поляну далеко внизу, под ногами. Как игрушечные, пестрели на ней человеческие фигурки, метались, плакали. Грозили друг другу кулаками, топорами, мечами и вилами. А одна белобрысая фигурка в голубом застиранном сарафане, будто привязанная ниточками, слепо шагала к кукловоду.

Да это же она сама и есть! Это же ее тело послушно идет к Рокоту, ничего не замечая вокруг.

Стой! Замри!

Но звука нет. Потому что нет голоса, нет горла – тела нет: это тело опускается на корточки, невыносимо медленно зачерпывает две полные пригоршни земли – и бросает в перезрелые вишни глаз, распахнутых перед ней с такой готовностью. Шелестит в горле, под кожей, в ушах и на кончиках пальцев голос Рокота:

– Молодец, девочка! – голос, который больше никто не слышит.

И Белянка чувствует на лице его горячее дыхание, чувствует землю, забившуюся под ногти, но не может вернуться в собственное тело. Не может уйти из-под удара занесенного над ее головой меча Рокота.

– Не тронь! – Стрелок в три прыжка пересекает поляну, отталкивает ее безвольное тело и собой загораживает от Рокота.

Нет! Хочется выкрикнуть: нет! Но истошный крик вязнет, так и не родившись в неподвластном горле.

Удар меча о поднятый над головой посох, треск древесины – Стрелок отскакивает, ждет нового удара, но Рокот не торопится наступать. Он стряхивает с лица землю и примирительно поднимает руки. Стрелок не сводит с него глаз, спиной отгораживая корчащуюся на земле Белянку…

…а с другого конца поляны несется девушка в мужицкой рубахе с чужого плеча, и в руке у нее зажат кинжал.

«Сзади! – кричит Белянка и сама себя не слышит. Плачет и не чувствует слез. Бежит со всех ног – и остается корчиться на земле. – Обернись!»