– Да с чего вы взяли, что ваша лживая вера – истинная? – ее звонкий выкрик слился с нарастающим гомоном.

– Тихо! – Стрелок поднял руку ладонью вперед. – Не торопись, Горлица. – Когда сельчане смолкли, он вновь обратился к Стелу: – Спрашивать, зачем вам это, – смысла нет, вижу, что правды ты не выдашь. Так скажи мне, чужак, что, если мы не позволим вам строить храм?

Тишина зазвенела сосновыми иглами, скрипнула веткой, крикнула цаплей. Стел долго смотрел ему в глаза, и бледное лицо не выражало ничего: все те же бессонные глаза, сомкнутые губы – только жилка пульсирует на левом виске. А потом он мотнул головой и выдавил:

– Вы не сможете, – прошептал Стел.

– Какие самоуверенные у нас, оказывается, новоявленные братья! – сплюнула Горлица.

– Сможем, – глухо обронил Стрелок.

Сельчане молчали, с ненавистью глядя на чужака. Белянка будто слышала, как рвутся хрупкие нити понимания, одна за другой. И к этому звуку примешивались настоящий хруст ломающихся ветвей и тяжелая поступь рыцарей. Из-за холма с ясенем на поляну вышел десяток рыцарей во главе с Рокотом.

– Ты провалился, Стел, – громко заявил он.

– Я сделал все, что мог, – Стел передернул плечами и развернулся.

– Стоять! – даже не прикрикнул, а просто повысил голос Рокот. – Еще шаг – и я буду считать, что ты свою сторону договора не выполнил.

Стел замедлил шаг.

– Да, кстати, твой помощничек у меня в лагере почему-то, – он особенно выделил слово «помощничек».

Стел замер, но не обернулся.

Рокот обратился к сельчанам:

– Рыцари выражают свою благодарность за теплый прием и рады быть вашими гостями! Мы хотим подружиться с вами: обменяться знаниями, а может, и чем-то более вещественным. Почему же вы сопротивляетесь?

– Но мы не хотим храма, а потому не хотим ваших знаний! – Горлица сощурилась так, будто хотела испепелить Рокота, но Стрелок продолжил за нее:

– Мы приняли вас как гостей. Пока вы держите мечи в ножнах и рассказываете нам сказки, мы будем слушать. Но как только мы поймем, что вы лжете, – мы будем драться.

Рокот глянул на него серьезно, с прищуром, а потом спросил, четко выговаривая каждое слово:

– А ребятки, рассаженные по деревцам вокруг полянки с луками и топориками, – это особое лесное гостеприимство?

Стрелок не шелохнулся, только сильнее побледнел. У Белянки сердце так и ухнуло в пятки. Так вот чего Ловкий и Стрелок перемигивались и куда ходили днем! И как можно быть такой дурой, чтобы не заметить, что ребят-то молодых на поляне и нет почти – одни девчачьи юбки пестреют! Ох, дурак!

– Гости не колдуют во вред, не размахивают мечами, не пускают вперед себя пожары.

– Мне казалось, или Лес не похвалит своих детей за такую подстраховку? Эти убийства, которые могли бы свершиться по твоему приказу, они для пропитания или самозащиты?

– Для самозащиты, – скривился Стрелок, и Белянка почуяла кипящую в нем ярость – побелелые костяшки пальцев сжаты до предела, еще немного, и он кинется на Рокота с кулаками вопреки любым разумным доводам!

– Так мы не нападаем же! – развел руками Рокот, широко улыбнулся и глянул на Горлицу. – А ты, дорогая моя Ведунья, что скажешь? Что скажет твоими прекрасными устами Лес?

«Прекрасные уста» – тонкие и бледные – будто судорогой свело, но она все же выплюнула с презрением:

– Вы угрожаете нашей вере и памяти наших предков.

– И Лес благословляет вас на убийства? – Рокота поддержал неясный гомон голосов.

Горлица сглотнула, будто у нее пересохло горло, еще выше вскинула голову и произнесла с гордостью:

– Пока мы не будем уверены, что вы убили хотя бы одного жителя Леса, мы не получим такого благословения.

– Да хранит Лес ваши чудесные традиции, – Рокот вновь развел руками, будто призывая сельчан в свидетели. – Завтра мы начнем строить храм.

Никогда не было в деревне так шумно. Так страшно. Дети ревели навзрыд, топали ногами. Девицы верещали и всхлипывали. Боровиков басил:

– Нечего и говорить с пришлыми – деды жили без ихних знаний, и мы проживем! Взашей гнать!

– Да как же гнать их?! – завывала Пшеница. – Мечи острые, глаза завидущие – сгубят наших ребят!

– Лес своих в обиду не даст, коли не нарушать заветов! – визжала Холщова. – Не нужно никаких лучников по деревьям прятать.

Горлица отвечала сурово и страшно:

– Лучников не прятать? А кто прикроет нам спины? Мы хранители Леса, мы должны его защищать, только нашими руками он может спасти нас. А для чужаков ничего святого нет. Разрушать они пришли. И убивать.

– Но они же не нападают! – усомнился Дождь. – Они столько могут нам рассказать! И все, что нужно, – не нарушать своих же традиций, не лезть на рожон.

– Поманили красивыми словами – и ты готов продаться. Хорош певец! – плевался Боровиков. – А дети наши где расти будут, ты подумал? Во что они верить будут? Кому молиться?

– А будут ли вообще наши дети расти, верить и молиться, если сейчас мы не покоримся? – выкрикнула Белянка.

Гвалт стих. Спорщики глянули на нее как на взбесившуюся волчицу. Кровь шумела в ушах – теперь не до стеснений и страхов. Белянка видела ледяное лицо Стрелка, но даже это было уже неважно: в повисшей тишине она звонко и четко произнесла:

– Будет ли у нас завтра, если сегодня мы гордость и традиции поставим выше собственных жизней?

Горлица вытаращила сизые глаза, на белках краснела кровяная сеточка – от едкого дыма, бессонной ночи проводов тетушки Мухомор. Будто только вчера… так вчера и было! Целую жизнь назад. Когда безобидными казались споры, самые страшные беды учиняла Ласка, а взгляд Горлицы не резал по сердцу, не скручивал желудок комком. Теперь лишь боль и презрение сквозили в изгибе ее губ, прищуре век.

Страшную игру в гляделки прервал Стрелок.

– Что ты предлагаешь, Белка? – хлестнул колючий голос.

И это имя, которым он никогда не называл прежде…

Белянка зажмурилась. Что тут предложишь?

– Прислушаться к Стелу, – выпалила она, не думая, чем это обернется для нее самой. – Раз он сказал, что будет резня, – значит, будет. И потому пусть хоть десяток храмов построят, пусть хоть каждый день рассказывают нам истории и поучают – мы потерпим. А потом, когда они уйдут, мы уже решим, что со всем этим делать, – зато мы будем живы и сможем сделать хотя бы что-то!

Большая поляна взорвалась с новой силой. Каждый орал, будто криками можно заглушить сказанное. Как глупо. Разве от криков что-то изменится в мире? Разве зависит что-то от слов?

Только Дождь смотрел ей прямо в глаза. И молчал. Взгляд цвета пережженного пепла, глубокий и пронзительный, согревал, мурашками струился по коже. Усталость и понимание были в этом взгляде, и немое сочувствие – сейчас ничем помочь он не мог.