Будьте добрыми. Поддерживайте друг друга и вдохновляйте. Можете добавить сюда любые другие фразы из поздравительных открыток.

Если бы мы все это делали, то мир, возможно, стал бы лучше. Знаю, слишком глубокомысленное изречение. Но сегодня мой последний день на этой работе, поэтому мне позволено говорить подобную ерунду.

Пятница, 7 июня (17:31)

Господи, Бенни! Ты опаздываешь, поторопись!

Мне нравится моя работа, но иногда я ненавижу человека, в которого она меня превращает. Бывает, мне кажется, будто мозг вот-вот взорвется внутри черепа, и мне становится сложно мыслить рационально. Однако приходится, потому что человек, сидящий напротив меня, ждал свои 10 минут. Он хочет меня, причем целиком. Какое ему дело до того, что у меня был трудный день? У него проблемы со здоровьем, и ему нужна консультация терапевта. Хорошего терапевта, который будет сосредоточен на его проблеме.

Честно говоря, больше всего меня беспокоит моя гиперответственность. Иногда мне даже хочется меньше думать о пациентах и быть к ним холоднее. Возможно, тогда я бы крепче спал. Понимаете, внутри меня всегда идет борьба. Одна часть меня хочет проигнорировать третью проблему со здоровьем пациента (часто это сделать невозможно, например если речь идет об уплотнении в груди) и попросить его прийти в другой день к другому терапевту, однако другая, более сильная часть меня, знает, что это неправильно (здесь мы возвращаемся к разрыву между знанием и делом). Что получается в результате? Я злюсь на себя из-за того, что решил поступить правильно. И я чувствую гнев. Ведь я понимаю, что сам выбрал задержаться на работе, приехать домой поздно, пропустить купание Уильяма. Человек, сидящий напротив меня, никогда не узнает об этом — он и не должен знать. Однако в качестве сопутствующего ущерба он получает более грубого, сурового и несдержанного терапевта. Прежде чем стать врачом, я даже не догадывался о наличии у себя такой стороны.

Эмоциональная облицовка исчезает.

Я решаю каждый вопрос, практически не испытывая эмпатии. Да, я добираюсь до сути проблемы, но даю пациенту короткие, резкие, жесткие (даже жестокие) ответы. Они не покрыты сахарной глазурью и не побуждают пациента обратиться ко мне снова. Пациент даже не чувствует, что принимает участие в процессе формулирования решений. Я всегда чувствую себя паршиво, понимая, что это снова произошло. Меня терзает чувство вины и отвращение к работе, а еще к тому, что я не смог ничего предотвратить. Сегодня клиники катастрофически перегружены, и времена, когда на консультации обсуждалась только одна проблема, давно прошли. Почему? На это есть множество причин. Люди не могут попасть к терапевту так же легко, как раньше, и поэтому вынуждены копить проблемы и вываливать их на меня за один раз. У них появился доступ к большому объему информации в интернете, поэтому они чаще ставят себе диагнозы (обычно самые страшные). Люди стали больше беспокоиться о здоровье по тем же причинам. Но, несмотря на произошедшие перемены, ожидания пациентов не изменились: они надеются, что все проблемы будут решены за десятиминутную консультацию. Я понимаю, это звучит так, будто я себя жалею. Это не так. Я совсем не виню пациентов, нет. Кроме того, я всегда буду обслуживать их максимально хорошо. Я просто размышляю о том, что иногда собственная прилежность меня подводит. Она отрицательно сказывается на моей жизни вне работы. На моей жизни с Элис и Уильямом, которая для меня особенно важна. Я это просто ненавижу. Мне кажется, что я подвожу своих близких. И дело не только в том, что я поздно возвращаюсь домой, а в том, что прихожу встревоженный, ворчливый, раздражительный и злой. Это как новые семь гномов Белоснежки. К счастью, сегодня такое бывает уже гораздо реже. Мне приятно думать, что я научился распознавать подобный настрой и бороться с ним заранее. Однако это реактивный подход, а я стремлюсь к долгосрочному проактивному подходу, душевному спокойствию вроде того, что я ненадолго ощутил в апреле. К счастью, у меня великолепная, понимающая меня жена.

Всего меня. Мои сложные внутренние иррациональные часы. И моего часовщика тоже.

У меня появляется ком в горле при мысли о том, как много Элис значит для меня. Об этом можно написать отдельную книгу. Она знает, как нужно обращаться со мной, когда я прихожу домой, похожий на злобного медведя с больной головой. В этом тоже нет ничего сложного: она просто просит мой мизинец и тянет за него, словно это выпускающий стресс клапан. Одновременно она просит меня выдохнуть через рот, а затем обнимает. И это всегда помогает.

Какая женщина!

Вот они оба на моем телефоне: смеющиеся Элис и Уильям с улыбающимися глазами. Я рассматриваю фото во всех подробностях. Складочки в уголках рта Уильяма. Его беззубые десны. Элис, обвивающая Уильяма руками. То, как он льнет к ней. Валики детского жира на его теле. Безопасность. Защищенность. И счастье.

В середине этого года я изменился как человек, и это изменило меня как терапевта. До рождения Уильяма я словно смотрел на мир другими глазами. Когда он появился на свет, все за мгновение поменялось. Ничто меня к этому не готовило. Люди иногда говорят о подготовке к важным событиям в жизни как о процессе. Взять, например, становление врачом… Вы много лет учитесь в медицинской школе, прежде чем познакомиться с этой работой. Молодой врач получает страховку, сетку безопасности и команду, готовую прийти на помощь. Это медленный процесс, естественный и постепенный. Процесс становления родителем совсем на это не похож. Разумеется, вы можете говорить о рождении ребенка. Вы покупаете всевозможные детские вещи, большинство из которых вам не понадобится. Затем вы ждете. И однажды как гром среди ясного неба появляется он: ребенок. Ваш ребенок, за которого отныне вы постоянно несете огромную ответственность. Как это может не изменить ваш взгляд на мир?

Рождение Уильяма изменило мой взгляд на мир двумя путями. Во-первых, оно сделало меня гораздо более эмпатичным. Теперь при виде больных детей я думаю об Уильяме. Представляю, что бы чувствовал на месте родителя. Тревогу. Страх. Неопределенность. Беспомощность. Я даже представляю, как Уильям бы себя чувствовал. Теперь я испытываю гораздо более глубокие эмоции, чем до рождения сына. Разумеется, я и раньше огорчался, но все же мне не казалось, что в грудь вонзают нож и проворачивают его. Это было что-то абстрактное. Здесь мне нужно быть осторожнее. Это мои чувства, и я не имею в виду, что отсутствие у человека детей означает, что он не может относиться к ним с искренней любовью, состраданием и профессионализмом. Я просто рассказываю свою историю и никого не хочу обидеть.

Второе изменение в моем взгляде на мир было гораздо более неожиданным. Теперь, когда я слышу о страданиях детей в новостях или смотрю фильм, где ребенок находится в опасности, болеет или умирает, меня это очень, очень трогает. Это ранит мое сердце. Я думаю о нашем мальчике, который спит в своей кроватке целый и невредимый. Я представляю, как страдают мать и отец того ребенка. Честно говоря, я не думаю, что мне хватит писательского таланта описать это.