Зубейды величала идолов по именам. Она лила в ладонь ароматное масло, гладила ею почерневшие лица, не переставая петь. Яков наблюдал, как лицо самой красавицы всякий раз менялось и начинало соответствовать тому идолу, возле которого она останавливалась – то хмурая и удрученная, то беспечно весёлая, то загадочная. Один лишь раз она обернулась к своему спутнику-помощнику, произнесла внятно на русском наречии:

– Я одна знаю все имена. Больше никто. Не станет меня, и люди Пятиглавой горы забудут имена своих богов. Я должна продолжить свой род, чтобы передать имена богов дочери.

Яков вздохнул, отвёл взгляд, пробормотал в тоске:

– Вот она, участь пленника…

Украдкой он метко плюнул в ноги одного из идолов.

Наконец Зубейда привела Якова к тому боку серой скалы, где между камнями просачивалась вода ручейка, искрящегося на солнце. Вода стекала в огромную чашу, выдолбленную из камня, который, наверное, лежал здесь всегда, а человеческая рука лишь немного подправила его форму. Солнечные лучи, заигрывая с капельками влаги, расцвечивали их во все цвета радуги. Оставив опустевший кувшин, Зубейда с громким восторженным вскриком прильнула к роднику.

Яков стоял рядом. Он тоже попробовал бы воду из источника, но не мог положить наземь козочку, которая, даже будучи со связанными ногами, время от времени пыталась вырваться. Положишь, а она попробует встать и покатится вниз по крутому склону – лови её тогда! Зубейда зачерпнула воду в ладони и дала Якову напиться. Влага оказалась солоноватой. Она покалывала язык и оставляла странный привкус во рту.

– Теперь мы спустимся в пещеру, – проворковала красавица.

* * *

Яков осторожно пробирался по ступеням под низкими сводами, следуя за колеблющимся светом факела. Пещера оказалась небольшой. Тот факел, что был в руках у Зубейды, освещал всю середину, вырывая из темноты новые, уже не деревянные, а каменные лики идолов и огромный валун с плоским обтёсанным верхом, на котором лежали кости.

Видя, как помощник вздрогнул, Зубейда с улыбкой осветила валун. Нет, на алтаре были не человечьи останки, а кости козочки, по размеру похожей на ту, которую предстояло принести в жертву сейчас. В углу пещеры белела целая куча козьих костей. К ним Зубейда добавила только что валявшиеся на валуне – алтарь очистился для новых жертв.

Яков наконец снял с плеч свою беспокойную ношу. Зубейда взирала на него внимательно и серьёзно. Во мраке пещеры глаза красавицы казались чернее ночи. Коза жалобно заблеяла, и Зубейда глянула на неё сердито, а затем сделала помощнику знак хранить молчание.

Как оказалось, в тени валуна лежал остро отточенный каменный нож. Установив факел в отведенном для этого месте, Зубейда молча, знаками велела Якову положить козу на валун, взяла нож и ловким движением надрезала животному шею.

Яков увидел, как на камень алтаря хлынула кровь, и принялся истово молиться, а жрица распорола козе брюхо, вынула внутренности и оделила каждого идола положенной ему жертвой. Саму козочку так и оставили лежать на валуне.

Вытерев нож об её белую шерсть и вернув его на место, Зубейда окровавленной рукой взяла факел, а другой рукой, тоже испачканной в крови, сделала знак Якову, что время уходить.

* * *

– О чём ты шептал там, в темноте подземелья? – спросила красавица, омывая руки в воде родника, стекавшей через край каменной чаши. – Ты молился своему строгому Богу?

– Я согрешил, – отвечал Яков. – Много раз согрешил и продолжаю грешить. Мы суть чада Господа нашего, наши жизни в руках Его: и твоя, и моя. Он любит нас. Он простит и охранит нас от всех напастей, я верю. Хочу, чтобы ты признала Его.

– Я признала… Я знаю, что твой Бог существует, ведь он помог тебе тогда победить Челубея.

– Нет, ты не признала. Признать моего Бога означает принять святое крещение. Поклянись, что примешь.

– Если увезёшь меня в Московскую землю, как обещал, то приму, – очень серьёзно ответила Зубейда.

Она выпрямилась, подошла к Якову, протянула к нему руки и, видя, что тот отстраняется, улыбнулась:

– Они чистые. Теперь на них нет крови. Они чистые.

Быстрыми пальцами Зубейда развязала тесёмки на Яшкиной рубахе, обняла его, прижалась щекой к его груди, затем приникла к нему всем телом. Она увлекла его на траву, будоражила, ласкала, шептала о любви, тихо пела, смеялась, а идолы стояли рядом, стыдливо повернувшись к ним затылками.

* * *

Нет, несмотря на все слова Вяхиря Яков не чувствовал себя рабом, ведь он мог свободно ходить по Пятиглавой горе, куда только вздумается, и за пару седьмиц успел убедиться, что вершин у неё действительно пять, а склонов – несчётное множество.

По привычке, приобретенной в походах с Тропарём в дальнюю сторожу, Яков пытался пересчитать не только вершины горы, но и подданных Челубея, а также овец, лошадей и прочий скот.

Выходило, что ярмарочный плясун оказался не очень богат. Однако хождение по северным землям, пляска на ярмарках под видом медведя и участие в состязаниях на потеху толпы не могли преумножить богатства. Разве это заработок для знатного витязя? Якову на ум приходило лишь одно объяснение: Челубей пробавлялся тем же ремеслом, что и московит Никита Тропарёв. Здоровый телом и хилый, на первый взгляд, умом детинушка служил в дальней стороже темника Мамая, властелина окрестных степей и гор, и морского берега.

И всё же подданные Челубея не напрасно именовали того владетелем несметных сокровищ, ведь на Пятиглавой горе было всё: и густые леса, и звонкая, богатая рыбой речка, и родники с живительной влагой, и иные источники. Вода некоторых была тёплой и издавала нестерпимое зловоние, но Челубей имел обыкновение купаться в ней и даже зачем-то пил её. Были на Пятиглавой и обширные луга, способные прокормить не одну отару овец.

Места на склонах было так много, что не слишком многочисленные подданные Челубея зачастую ставили свои юрты далеко друг от друга и не виделись по целым дням.

Однажды Зубейда указала Якову на один из склонов Пятиглавой горы. Там, в укромном закутке между скальных выступов, где не дуют злые ветры зимой и не печёт солнышко среди лета, стояли две юрты.

– На том склоне живут старшие жёны, – с ухмылкой произнесла красавица по-русски и добавила: – Сдружились. Пока Мамай не подарил меня Челубею, те жёны жили порознь. А теперь вот вместе.

– Сдружились, значит? – тоже усмехнулся Яков.

– Да, – кивнула Зубейда, – но иногда ругаются. Челубей уже не любит их, но если вдруг приходит к одной по старой памяти, то вторая досадует.

Глядя на две одинокие юрты, Яков вдруг подумал, что странно это – уж не первый раз рассказывают ему про жён, а вот про детей Челубеевых не говорят ни слова.

– А где же дети Челубея? – спросил он.

– Нет детей, – ответила Зубейда. – Ни сыновей нет, ни дочерей. Никого нет. Я просила богов, чтоб помогли зачать ребёнка. А они сделали так, что мне повстречался ты.