Тибо погряз в долгах и терял политическую власть, но этим его проблемы не исчерпывались; ему не хватало также и религиозного авторитета, и он стремился подкрепить свои притязания в этой сфере, публично проявляя свою набожность. Другие правящие семьи использовали быстро набирающую популярность рыцарскую литературу, чтобы прославить свое участие в крестовых походах, а обоих дедов Тибо, Стефана и Гуго, все еще высмеивали за то, что они бежали с Первого крестового похода (оба умерли во время последущей экспедиции в Святую землю); более того, в отличие от своего старшего брата Генриха, Тибо не участвовал во Втором крестовом походе[734], между тем как сражения в Святой земле были важной частью репутации знатной семьи[735]. А тем временем король Людовик не только отправился в крестовый поход, но и в благодарность за политическую поддержку, оказанную папскому престолу, получил желанный титул христианнейшего короля (rex christianissimus) и золотую розу в дар от папы Александра III за необыкновенно ревностное служение церкви[736].

Поэтому действия Тибо в Блуа следует рассматривать в политическом контексте состязания за авторитет и власть в национальном и интернациональном масштабе. Сожжение евреев в Блуа следует связывать с широко известными предшествующими и последующими публичными аутодафе, совершенными по приказанию членов той же семьи, например, в Орлеане и Сансе. В Западной Европе подобная казнь стала приемлемой карой для обвиненных в ереси только после того, как французский король Роберт II Благочестивый сжег десять осужденных еретиков в Орлеане в 1022 году[737]. Тибо был прямым потомком Роберта по линии своей могущественной бабки Аделы Блуаской, и граф недвусмысленно следовал королевской традиции. В результате устроенных им аутодафе Тибо получил прозвище Добрый (le Bon), сравнимое с хвалебными титулами французских королей (le pieux [Благочестивый] или christianissimus [христианнейший]) или с иногда дававшимся его отцу именованием «святой».

Печально известным случаем аутодафе, сравнимым с костром в Блуа, стало позднейшее драматическое «всесожжение [холокост] еретиков» в Шампани, произошедшее за пять недель до того, как юный родственник Тибо, Тибо IV Трубадур (le chansonnier), граф Шампанский, отправился в крестовый поход в 1239 году. Это было ужасающее зрелище, где погибло сто восемьдесят человек. О нем говорили повсюду: в такой драматической и религиозной форме Тибо Шампанский утверждал свою набожность и представлял отбытие в крестовый поход актом покаяния. Почти все важные клирики графства присутствовали на аутодафе, которое назвали «всесожжением, угодным Господу»[738]. Конфискация имущества еретиков также дала Тибо Шампанскому средства на участие в крестовом походе[739]. Как и казнь евреев в Блуа, сожжение христианских еретиков в Шампани имело значительный политический, а также религиозный подтекст. Тибо IV Шампанский отправился в крестовый поход вскоре после того, как он уступил Шартр, Блуа и Сансер французской короне – и, возможно, своими действиями он запоздало притязал на некое подобие независимости[740]. Набожность следовало проявлять и выставлять на всеобщее обозрение. Подобно тому, как публичный поступок младшего Тибо в Шампани послужил сразу двум целям – духовному очищению и накоплению капитала, – так и сожжение евреев Блуа по приказу его двоюродного деда в 1171 году явилось таким же катарсическим и драматическим жестом, отзвуки которого прокатились по всему обществу – и христианскому, и еврейскому.

Сходным образом аутодафе в Блуа решило сразу несколько задач: оно укрепило власть Тибо V в графстве, которое к тому времени почти совсем затмили более богатые города других сеньоров; с его помощью удалось собрать деньги, срочно требовавшиеся графу с его женой; была уничтожена Пюльселлина, имевшая влияние на Тибо и вызывавшая немалые раздоры в маленьком графстве. Эта казнь укрепила образ правителя Блуа и прославила его как христианнейшего графа, заставив умолкнуть распространявших слухи о том, что графиня якобы не может произвести наследника из‐за грехов супруга.