В Блуа евреи были также готовы заплатить. Двое братьев Тибо согласились на ту сумму, которую им предложили, и не стали продолжать судебное преследование[725]. Но ни один из братьев не нуждался в деньгах так, как сам Тибо; для графа Блуаского ставки здесь были крайне высоки. Казнь евреев оказалась для графа и графини делом весьма прибыльным. Они конфисковали движимое имущество, им не нужно было более выплачивать взятые у евреев ссуды; они потребовали большие суммы в качестве выкупа за останки сожженных и конфискованные книги, получили деньги за снятие с евреев подобных обвинений в будущем и пытались выжать из них дополнительные суммы за право похоронить умерших. Если граф с графиней сами были должны еврейским заимодавцам, теперь они освободились от всех денежных обязательств по этим ссудам, включая выплату и основной суммы, и процентов.

Как уже указывалось, аутодафе в Блуа послужило графу Тибо способом не только поправить свое финансовое положение, но и укрепить свою власть. Сожжение евреев свидетельствует о том, насколько его уязвляло скверное положение, в котором он находился по сравнению с другими сеньорами и своим тестем, королем Людовиком[726]. Все братья графа превзошли его почестями и достижениями. Тибо унаследовал земли предков в Блуа, но его старший брат Генрих получил от дяди более богатые земли Шампани. Хотя в 1154 году Тибо возвели в сенешали Франции, эта должность являлась скорее символической и не давала ему подлинной власти[727]. Младшие братья графа также преуспевали. В 1168 году Гийом (Вильгельм) Белые Руки стал архиепископом Санса, одновременно сохранив за собой шартское епископство; на следующий год он был возведен в папские легаты (а позже он станет архиепископом Реймсским и кардиналом)[728]. Еще более досадное событие случилось в 1169 году, когда Этьену, графу Сансерскому, предложили руку дочери короля Иерусалимского, и этот брак включал его в число претендентов на королевский престол. Около 1170 года он отправился на восток с солидными средствами, полученными от короля[729]. Учитывая, что его братья были богаты, могущественны, могли вести себя по-королевски и их ожидали соответствующие перспективы, Тибо, надо полагать, чувствовал: и ему следует предпринять какие-то шаги, чтобы повысить свой статус.

Как и многие другие магнаты в западной Европе, Тибо пытался подчеркнуть древность и мощь своего рода, именуя себя высокими титулами, объявляя, например, что он граф милостью Божией. Однако, в отличие от Капетингов, в этом он не преуспел[730]. Тесть Тибо действовал более умело. Король Людовик переменил свой титул с «короля франков» на «короля Франции» и добавил «милостью Божией» (dei gratia). Подобный взгляд на королевский статус отразился в знаменитой похвальбе, приписываемой младшему современнику Людовика, шурину Тибо – королю Англии Ричарду: «По рождению я не признаю над собой ничьей власти, кроме власти Господа». Таким образом, Людовик заложил основания верховной власти Капетингов, утверждая особое достоинство французского королевства, и начал он с того, что заявил не только о своем юридическом, но и нравственном превосходстве[731]. Именно во время его правления французская аристократия превратилась из политической конфедерации равных в вассалов сеньора[732]. Король Франции успешно воспользовался как своей реальной мощью, так и ее символическим значением, чтобы утвердить собственное господство над амбициозными вассалами. Сеньоры вроде Тибо не могли с ним состязаться и вскоре отказались от притязаний на правление dei gratia.

Приговаривая евреев Блуа к сожжению, Тибо желал казаться могущественным, исполненным королевского достоинства, ритуальной чистоты, проявляющим заботу о своем народе и способным к самостоятельным действиям в своих владениях (dominium). Поступки графа показывают, что и в политических реалиях, и в национальном сознании произошли определенные изменения. Тибо испробовал и иные способы повысить свой статус и утвердить независимость от короны. Неслучайно участившиеся нападения на евреев совпадают с усилением давления французских королей на могущественных баронов. Аутодафе было особенно сильным королевским жестом[733]. Учитывая возмущение короля Людовика, можно заключить, что поступок графа, отдавшего в 1171 году приказание об аутодафе, был притязанием на власть, равную королевской.