Источником враждебного отношения к евреям в Блуа являлись, по всей видимости, не эксплуатируемые земледельцы, а небольшая группа населения, обладавшая властью и высоким общественным положением, так называемые сограждане[713]. Ивритское выражение b’nei ha’ir («сыны города»), вероятно, относится к политической элите графства – не к обычным купцам, но тем, которых Тибо и Аликс в своей отступной грамоте именовали на латыни «люди родины» (hominibus istius patriae)[714]. Это были, предположительно, бароны Тибо, а также семьи, из которых происходили его сенешаль, мажордом, казначей, маршалы, камергеры, канцлер, провост и кастелян[715].

Сильное влияние на ситуацию также имела ближайшая советница Аликс, ее няня или наставница, представительница той же элиты, формировавшая у юной графини враждебное отношение к евреям. По всей видимости, эта женщина являлась не ее кормилицей (nutrix), но уважаемой наставницей из рыцарской семьи (nutricius) – то есть она играла важную роль в воспитании Аликс, как это явствует из практики соседних графов д’Анжу[716]. Личность этой наставницы неизвестна, но, скорее всего, она принадлежала к аристократии графства; возможно, она была монахиней в аббатстве Сен-Ломер в Блуа, куда сделала большой вклад бабка Тибо Адела, дочь Вильгельма Завоевателя[717]. По всей вероятности, именно в этой обители и воспитывалась Аликс после того, как еще маленькой девочкой была обручена с графом Тибо. Не исключено, что графиня и ее наставница, возможно, могли брать деньги в долг у Пюльселлины, а в письме еврейской общины Орлеана говорится, что последняя «сурово обходилась со всеми, кто к ней обращался»[718]. В то время религиозные женщины особенно часто сталкивались с недостатком средств[719]. Если в 1170 году епископ Тарб и монахи Норвича действительно привезли мощи своего юного покровителя Уильяма во Францию, они, вероятнее всего, посетили и Сен-Ломер.

Светские придворные и церковники, окружавшие Аликс и Тибо, располагали средствами, у них имелись мотив и возможность выдвинуть против местных евреев обвинение в убийстве. История Уильяма подсказала бы им, как именно это можно сделать. В любом случае представляется очевидным, что финансовые соображения были на переднем плане событий в Блуа – как в аббатстве, так и при дворе. Аликс и Тибо жили не по средствам и искали новые источники дохода; весьма вероятно, что монастырь, где выросла графиня, тоже делал все новые и новые долги. Тибо предполагал получить за евреев выкуп, и, как пишет Эфраим из Бонна, его привела в ярость предложенная ему жалкая сумма. «Граф начал с разговора о деньгах. Когда граф услышал [сколько ему предлагают], он разгневался и перестал разговаривать [с ведущими переговоры евреями]. В гневе он не стал их слушать. Он обратился только к священнику и делал все, что тот приказывал»[720]. Позже, в обмен на большую сумму денег, Тибо согласился не выдвигать дальнейших обвинений в ритуальном убийстве, а это означает, что кровавый навет выступал предлогом для вымогания денег[721].

Реакция Тибо показывает, что он был несколько наивен, не осознавая, сколько денег он мог бы в реальности получить. Евреев Блуа критиковали за якобы проявленное нежелание расстаться с надлежащей суммой, но те, кто вел переговоры с Тибо, активно советовались «со своими друзьями-христианами, а также с евреями в темнице»[722]. Было хорошо известно, что евреи не жалеют денег на правосудие и на свою безопасность. В Норвиче шериф получил от них щедрые суммы; там же они предлагали заплатить епископу и брату жертвы и были готовы не поскупиться в обмен на королевское правосудие[723]. Позже по крайней мере один еврейский ученый запретил своим друзьям платить непомерный выкуп за свое освобождение, утверждая, что тем самым они просто поощряют дальнейшее насилие и вымогательствао. Он провел в темнице семь лет и там и умер[724].