– Если бы он играл с нами, то карты были бы разложены на четыре места, а не три, – ответил один из них.

– Может быть, может быть… – ответил я. – Если не брать во внимание, что Дэвид был крупье. К сожалению, ваш главарь не в состоянии стрелять из-за бельм на глазах и появившейся слепоты, чего не скажешь о мистере Грауре, спившемся бывшем морским пехотинце. Он решил обезопасить свою шкуру, подставив мистера Баррингтона и окружив себя теми, кто так же недоволен политикой Дэвида. Томас, не видели ли вы на втором этаже в одной из комнат толстого пропитого мужчину с проплешиной на голове и с пышными неухоженными усами? Возможно, он мог бормотать что-то невнятное в алкогольном или опиумном бреду.

– Хм… Видел. Он лежал в собственной рвоте. Мы изначально подумали, что он помер, но грудь двигалась, значит, дышал. Привести сюда?

Я одобрительно кивнул, разминая свое травмированное плечо, задетое Дэвидом.

– Что будет с этими негодяями? – поинтересовался мистер Баррингтон, вертя нож перед своим лицом.

– Их будут судить, – сказал я. – Только вот интересно – за что? А, мистер Гилберт?

– О-о-о, мистер Брандт, насчет этого не волнуйтесь. У нас есть парочка нераскрытых преступлений, – ответил комиссар полиции, сильно подобрев и развеселившись. – Осталось придумать, как эти беспринципные люди могли их совершить.

Томас тотчас отдал приказ увести подельников, которые не пытались сопротивляться, чувствовали неизбежное наказание и боялись испортить бодрое, благодушное настроение комиссара, чтобы случайно не услышать в суде обвинения за нарушения закона, по которым в качестве приговора значилась смертная казнь.

Встретив миссис Дю Пьен, мы вместе с мистером Баррингтоном выгнали всех, кто находился внутри: и посетителей, которым Дэвид грубо отказал в возврате денег за купленные билеты, и весь рабочий персонал, не знающий, где пережить ночь в Уайтчепеле. Главарь синдиката также без капли сочувствия прогнал умоляющую, падающую ему в ноги Геллу и труппу мистера Гамильтона, которая с легкостью согласилась на строгие требования.

Я заступался за провидицу, зная про запугивания от бандитов, вставал за нее грудью и пытался объяснить мистеру Баррингтону, что девушка никак не связана с делами Александра, но мужчина, источая непреклонную твердость, не стал меня слушать и вытолкал Геллу на улицу последней.

– Мистер Брандт, поверните ключ обратно, – злобно сказал Дэвид. – Немедленно.

Я нажал на дверную ручку, глядя сквозь стекло перед собой на испуганное лицо девушки, молящей меня впустить ее обратно и колотящей кулаком по двери.

– Итан, если вы сейчас впустите мисс Каррас, то можете забыть о нашем договоре и деньгах, – медленно продолжал мужчина. – Она мне все рассказала. Я знаю, что деньги для вас не личное желание – это ваш крест и вы в любом случае выберете их. Но ради приличия я все-таки спрошу, что вам важнее: шестьсот фунтов и больная мать или жизнь продажной девки?

– Не смейте впутывать сюда мою мать, мистер Баррингтон, и играть на моих чувствах, – ответил я сквозь зубы, играя желваками. – Предложенный вами выбор несправедлив.

– Как будто вам в первый раз предлагают сделать такой выбор. Ну же! Деньги или чья-то жизнь?

Со спертым в груди дыханием и с подступившими слезами, жегшими мои глаза, я снова посмотрел на рыдающую Геллу.

– Итан, впустите, пожалуйста! – кричала она, продолжая пытаться открыть дверь. – Вы же обещали мне помочь! Вы были констеблем, патрулировали Уйатчепел, и знаете, что у меня нет шансов пережить эту ночь!

– Мне очень жаль, мисс Каррас.

Я перестал смотреть на девушку, убрал руку с дверной ручки, повернул ключ в обратную сторону и, вытерев мокрые ресницы, пошел к мистеру Баррингтону под приглушенные крики провидицы с темной улицы.

– Надеюсь, что вы успеете дойти до ближайшей ночлежки, – прошептал я про себя дрожащим голосом, сжимая кулаки. – Вы должны, Гелла. В районе много полицейских.

– Что вы сказали, мистер Брандт? – уточнил главарь синдиката.

– Ничего такого, что касалось бы вас.

Дэвид поблагодарил меня за свое спасение и отдал на руки чуть больше ста фунтов, не переставая выражать сильную признательность. Уточнив, настоящего ли преступника поймал Виктор, мужчина пообещал отдать оставшуюся часть оговоренной суммы чуть позже, но раньше, чем я поймаю Уайтчепельского мясника.

– Ваш арестованный, – сказал Томас, спустившийся с полицейскими, которые держали за руки и за ноги связанного моряка, когда Дэвид и Клаудия играли в марв, а я курил напротив окна. – Он невменяем, ни на что не реагирует и смердит, как шакал.

Клаудия, услышав про потенциального пациента, отложила в сторону карты, вынула из саквояжа пузырек с нашатырем, промокнула им ватку и попыталась привести мужчину в сознательное состояние. Почуяв резкий, раздражающий запах аммиака, Александр неразборчиво проворчал, пуская слюни, а миссис Дю Пьен, бросив ватку на пол, стала прощупывать пульс алкоголика и исследовать его общее состояние.

– Положите его на бок, чтобы не захлебнулся рвотой, – с невольным чувством отвращения произнесла Клаудия, смотря на мистера Граура, чьи челюсти сильно сводило, мешая ему дышать. – Александр имеет все признаки первой стадии алкогольной комы: отсутствие сознания, учащенное сердцебиение, посинение кожи, сопутствующие изменения. Думаю, часов через пять-шесть нам удастся с ним поговорить.

– Пять-шесть!? – в замешательстве воскликнул я.

– Не раньше, – сказала она и пожала плечами, снова взяв в руки карты. – Давайте лучше доиграем. Мистер Гилберт, не хотите ли присоединиться к нам?

– Конкретно с вами, мисс Дю Пьен, я в мавр играть не буду. Вам часто везет, а мы с мистером Баррингтоном слишком стары для бесконечных танцев в наказание за проигрыш, – ответил Томас, снимая котелок со своей головы. – Вист?

Клаудия и Дэвид с удовольствием согласились продолжить томительное ожидание за азартной игрой, предложенной Томасом.

К горлу подступил удушающий комок, во мне бурлила усталая злость, по-настоящему проявлявшаяся очень редко. Я не спал почти три с половиной дня, лишь отрывисто и беспокойно дремал, вскакивая от каждого шороха, и сейчас должен терпеть всех несносных знакомых, тратя понапрасну время благодаря опустившемуся пьянице.

Под влиянием сильных переживаний из-за болезни мамы и молчания брата, от подлости бывшей жены, моего предательства Геллы, безденежья и ухудшенного здоровья мне казалось, что если я втайне ото всех опять уеду из Лондона, то это слегка облегчит мое сердце, но кем я буду, если дрогну? Нужно было продолжать драться за свою жизнь, которая поистине скучна, если в ней нет вызова.

Больше всего меня терзало сонливое и вялое забытье, влияющее на ход расследования и в целом плохо сказывающееся на моей умственной работе. Успокаивала только одна мысль – в полдень я сяду в поезд и, пока еду до