пошатнулся и занёс наган, чтобы его рукоятью проломить Дарье голову. Но запястье Бубнова внезапно крепко перехватила чужая мощная пятерня — возле Бубнова каким-то образом очутился лётчик Свинарёв.

— Отставить! — властно скомандовал он.

Свинарёв не выглядел бойцом, да и лицо у него было какое-то бабье, но этот человек умел летать в облаках, и перед ним поневоле робели и моряки, и речники, и чекисты. Приказ лётчика звучал точно голос с небес.

— Что за мордобой на мостике?!

Своими круглыми, светлыми, близко поставленными глазами Свинарёв будто раздвинул толпу, усмиряя и Бубнова, и Нерехтина.

— Этот ирод девку нашу на баржу уволок! — едва не рыдая, крикнула Дарья, указывая на Бубнова. — А капитан — он за всех!..

Он не потерпел!..

— Где баржа? — напористо спросил Свинарёв.

Люди перед ним попятились, не понимая смысла вопроса, — но Свинарёв этого и хотел. Он мгновенно всё сообразил, и ему требовалось, чтобы здесь, на мостике, взбудораженные люди опомнились, перескочив на другие мысли.

Железная баржа с аэропланом на палубе и обвисшим буксирным канатом плыла сама по себе сбоку от «Лёвшина» наискосок течению.

— Как стряслось такое, командир? — Свинарёв повернулся на Бубнова. — Ты же большевик! Советская власть защищает женщину-труженицу!

Бубнов не ответил и цвиркнул плевком под ноги Ивану Диодоровичу.

Пулемётчики и речники, остывая, невнятно загомонили.

— Довела шлюха до свалки!.. — прозвучало от кого-то.

Свинарёв протянул руку и по-братски положил Бубнову на плечо:

— Пойдём со мной, товарищ! Надо женщину обратно привезти!

Бубнов стряхнул руку лётчика:

— Сам вези!

Свинарёв внимательно посмотрел на Бубнова, потом на остальных.

— Показывайте, где свою лодку зачалили, — потребовал он у балтийцев.

Ивана Диодоровича ещё колотило после драки, сердце металось в груди. Хотелось и сдохнуть, и убить всех вокруг, но дело надо было доделать.

— Иди за мной, — нехотя позвал он Свинарёва.

Опираясь на фальшборт, он упрямо захромал к трапу на корму.

— Произвол есть контрреволюция! — напоследок веско сказал Свинарёв людям на мостике. — И угнетение — в прошлом! За то и ведём свою борьбу!

10

— Шурует, голубчик, — сказал Никита Зыбалов, глядя в бинокль.

Федя подождал из вежливости, потом забрал у Никиты бинокль и тоже посмотрел на чужое судно вдали. «Товарный пароход». Названия не видно.

— Будем стрелять? — спросил Федя.

— А то!

«Русло» не успел перевести дух после дежурства у Частых островов, даже закачать мазут в мазутную яму не успел. Едва в Галёво он пришвартовался у стенки судомеханических мастерских, с вокзала, где был установлен телефон, примчался посыльный. С пристани Гольяны телефонировали в Ижевск, оттуда — в Воткинск, оттуда — в Галёво, что из Сарапула вверх по Каме идёт пароход красных с десантом. Называется «Бирюза». И «Русло» выдвинулся навстречу.

Никита на мостике колотил в рынду и командовал:

— Канониры, боевая тревога! Мария, гаси самовар, и в трюм! — Мария была буфетчицей. — Корепанов, убирай свои вёдра с палубы!..

Федя продолжал рассматривать «Бирюзу». Скоро это судно будет избито, продырявлено, порушено. Правильно ли так? Встреча с Нерехтиным странно смутила Федю. Ведь пароходы могут просто договориться и разойтись. Все люди могут просто договориться и разойтись. Не надо ничего ломать и топить. И дело капитана — спасать людей из огня, как спасал Яков Михалыч Пирожков. А он, Федя, что творит? Что все они творят на этой просторной реке?

— Боишься? — заскочив в рубку, весело полюбопытствовал Зыбалов.

— Боюсь, — согласился Федя.

— Правильно. И я боюсь. Враки, что солдаты на войне не боятся. У нас в батальоне плакали перед наступлением и причащались у попа. Но чем солдат отличается от шушеры тыловой? Солдат от страха вперёд бежит, а не назад!

Никита повернулся к образу Николы Якорника на стене рубки, сдёрнул картуз и начал молиться — крестился, вперившись в Николу как в генерала, и что-то бормотал. Штурвальный Бурмакин, подумав, тоже снял шапчонку.

С утра тучи висели над Камой сплошной рыхлой толщей, но к полудню ветер сумел всё в небе разворошить и растрепать, и косматые облака, заходя друг над другом, словно подняли объём до божьей высоты. Сверху на реку упали разноцветные потоки света — оголённо-голубого, нежно-жемчужного, цыплячье-жёлтого и влажно-сизого. Свинцовая Кама стала пёстрой, но берега непримиримо темнели зелёными ельниками и бурыми глиняными откосами.

Появление «Русла» большевиков не испугало. «Бирюза» приближалась, и Федя уже без бинокля различал на её борту буквы названия. Зыбалов бодро нахлобучил картуз, будто получил команду от Николы, и высунулся из двери.

— Огонь! — крикнул он канонирам.

Федя покосился на Николу. Узкоголовый Якорник — с золотым нимбом и в тёмной фелони — словно предостерегал кого-то тонким двуперстием… или даже отрекался от чужого дерзания: «Это не я, это вы».

Пушка стреляла с носа, с кормы бабахал бомбомёт, буксир колыхался всей тушей. Вдали вокруг «Бирюзы» взметались фонтаны пены. «Бирюза» молчала; она не имела артиллерии — впихнуть орудие на её куцый нос было невозможно, а крыша не выдержала бы такой тяжести. «Русло» долбил по врагу беспрепятственно, однако ни одного попадания пока не получилось.

— Окривели, что ли, черти? — с мостика ругался на канониров Никита.

Наконец снаряд угодил «Бирюзе» в багажный отсек нижнего яруса — там в окнах полыхнуло, брызнули наружу осколки стекла и полетели спасательные круги, сорванные с прогулочной галереи.

Канониры завопили от радости.

Федя увидел, что «Бирюза» немного изменила курс, поворачиваясь на «Русло» тупым носом. Из трубы «товарного парохода» повалил вязкий дым: «Бирюза» выжимала всю скорость. Федя понял, что скотовоз хочет быстрее сблизиться с противником, чтобы врезать по нему из своих пулемётов.

Ещё один снаряд взорвался в носовом салоне «Бирюзы», но красные не поколебались. Похоже, капитан у них был большим упрямцем. «Бирюза» пёрла вперёд, не обращая внимания на увечья — вперёд любой ценой.

— Никита, сейчас из пулемётов зарядят!.. — в открытую дверь крикнул Федя на мостик. — Бурмакин, держись!

Даже в рубке он услышал, как воздух зажужжал — это очереди «Бирюзы» нащупывали «Русло». Потом дробный, острый грохот пуль вразбежку загулял по котельному железу, которым были обшиты кожухи колёс и надстройка. В ответ из барбетов затараторили три «гочкиса» бронепарохода. Пушка «Русла» продолжала стрелять, артиллеристы теснились за её щитом.

В рубку вдруг юркнул взъерошенный Яков Перчаткин; в одной руке у него болтался медный чайник, в другой — жестяная кружка. — Дозвольте укрыться, родненькие! — запричитал он. — Господи помилуй, что за ужасти… Я кипяток пулемётным принёс, а красные по мне как засадят!..

— Дак ты, Яша, у них главный враг, — усмехнулся штурвальный Бурмакин. — Истребят тебя, шулера беглого, и войне конец!

— Прижмись в углу, — разрешил Перчаткину Федя, — только не мешайся.

— Я зайчиком под