поплавками, и приводнился. Оставляя пенный след, он ловко подрулил к борту «Лёвшина».

— Задание выполнил, товарищ капитан! — крикнул Свинарёв Нерехтину. — Эй, товарищи речники, могу прокатить, аэроплан двухместный!

Речники, толпившиеся у фальшборта, дружно загомонили. Катя твёрдо, но незаметно взяла Михаила за руку, предостерегая от ненужного внимания.

— Уронит ведь, подлец! — отчаивался Митька Ошмарин.

— Степанида Лексеевна, не желаете? — вдруг снова крикнул Свинарёв.

Стеша едва не пошатнулась — лётчик сам пригласил её в небо!..

Речники заржали, но Стеша, обмирая, поняла: Свинарёв не шутил, он не умел шутить.

Не дождавшись ответа от Стеши, Свинарёв решил больше никого не уговаривать. Включив мотор посильнее, он по дуге повёл аэроплан к барже.

Поздно вечером, когда совсем стемнело, Иван Диодорович у себя в каюте разложил на столике листок с чертежом Бельского устья, полученный от Феди Панафидина, и служебную планшетку Свинарёва в обложках из толстой кожи. В планшетке Свинарёв бегло зарисовал то, что заметил сверху. Дарья сидела на кровати и расплетала русую косу. На стенах каюты качался свет керосинки. Местоположение нобелевской пристани у лоцмана и у лётчика совпадало.

А в машинное отделение, где князь Михаил сидел на вахте у манометров, кряхтя, спустился Осип Саныч Прокофьев. Он принёс замасленную тетрадку, в которую записывал все важные, по его мнению, вещи.

— Вот послушай-ка, — сурово сказал он, блестя очками, плюнул на палец, перелистнул страничку и прочёл: — «В одной тысяче девятьсот двенадцатом году общество „Кавказ и Меркурий“ устроило соревнование своего лучшего парохода „Император Александр Второй“ с новейшим своим теплоходом „Бородино“. Оные суда вышли в рейс от Астрахани до Енотаевска и обратно. Победу одержал пароход, одолевший назначенную дистанцию за двенадцать часов с половиною, а теплоход оказался позади на половину часа». Понял?

— Конечно, — миролюбиво согласился князь Михаил.

Осип Саныч распрямился от гордости — он доказал свою правоту.

Над буксиром с баржей, над просторной рекой, над гражданской войной светила холодная луна скорой осени. Сонная волна изредка мягко шлёпала в железный борт парохода. С берега доносился лешачий голос ночной птицы.

Стеша не сумела заснуть. Её полнокровная натура жаждала жизни и воли, и Стеша не могла оставаться в плену — в плену горькой памяти о Дорофее. Она понимала: не только душе нужна душа, но и тело томится по телу.

Стеша выскользнула из каюты в тёмный коридор, на цыпочках добежала до каюты Свинарёва и толкнулась внутрь. Её тянуло ощутить себя рядом с этим лётчиком — таким правильным, добрым и надёжным; тянуло побыть у него, будто угреться под его большой шубой. Бывшая арфистка, Стеша знала только один способ привлечь мужчину, а даст бог, и привязать к себе.

При огоньке огарка Свинарёв читал книгу с техническими схемами.

— Не скучаете без общества? — лукавым шёпотом спросила Стеша.

Свинарёв заложил книгу ладонью и посмотрел на гостью испытующе.

— Я человек серьёзный, Степанида Лексеевна, — сообщил он. — Ежели не по сознательному самочувствию женской природы без дальнейшей почтенной продолжительности обоюдства, так оно у меня востребования не имеет.

От этих строгих слов Стешкина храбрость арфистки развеялась без следа.

— Дак я же и продолжительно готова… — краснея, пролепетала Стешка.

12

Федя не был дома три месяца, но возвращение его не радовало.

Война опустошила Николо-Берёзовку, село прежде сытое и шумное. Всё так же вдоль берега в ряд громоздились огромные хлебные амбары с длинными пирсами на сваях, но теперь уже без пришвартованных барж. Всё так же над крышами села вздымалась краснокирпичная колокольня Никольского храма, но колокола молчали — пономаря убили. Большевики разграбили купеческие лавки, сожгли торговые ряды на площади и конфисковали лошадей: широкие улицы без фаэтонов и телег теперь выглядели как заброшенные. Впрочем, у семейства Панафидиных обширное хозяйство не пострадало.

На бревенчатом челе дедовского дома красовался спасательный круг — знак лоцмана. Федя сидел под раскрытыми окнами на скамеечке и смотрел на Каму. Поодаль возле дебаркадера пароходной компании Колчина и Курбатова стоял пришедший из Сарапула «Русло», и Никита Зыбалов припёрся в гости к дедушке Финогену Макарычу. Федя гладил по голове косматого Меркушку — дедушкиного пса Меркурия — и слушал, о чём говорят в доме.

— И почто же ты, Аникита Семёныч, к нам целу баржу солдат привёз? — строго спрашивал дедушка. — У нас в селе и так своё ополченье имеется.

После бегства красных в Николо-Берёзовке собрали отряд самоохраны.

— Это не к вам, Финоген Макарыч, — объяснял Зыбалов, — это на Арлан.

— Чегой в Арлане имя делать? — допытывался дедушка. — Девок портить?

— Там в лесах буровые на нефть работают, знаете?

— Знаю. Нобелевская затея. Дыму много, а нефти ни ведра.

— Большевики на тот промысел выслали свой десант. А наша Ижевско-Воткинская рабочая республика постановила красных с буровой турнуть. Нам самим нефть нужна, ежели отыщется. Вот солдаты и пойдут матросню гнать.

Про балтийцев, отправленных на Арлан, «рябинники» узнали от капитана Хрипунова с «Бирюзы». Федя видел «Бирюзу» в Сарапуле. Да, «Русло» отделал её жестоко: стены в дырах от пуль, окна выбиты, труба упала, левый борт словно кошки драли… А внутри везде запёкшаяся кровь и бурые бинты.

«Рябинники» ворвались в Сарапул два дня назад. Большевики вывели из Симонихинского затона дюжину буксиров, погрузились на баржи и уплыли в Вятку. Растерзанный Сарапул дымился. Возле пристаней чернели сгоревшие и полузатопленные пароходы — в том числе и «Бирюза». Капитана Хрипунова, израненного в бою с «Руслом», красные оставили в госпитале. «Рябинники» допросили Хрипунова, и он рассказал о матросском десанте. Командование ижевцев решило взять нобелевские промыслы в свои руки. «Русло» потащил баржу с отрядом «рябинников» из Сарапула в Николо-Берёзовку, откуда начиналась дорога в село Арлан и к буровым вышкам на устье Белой.

— Но бог с ним, с Арланом, — говорил Зыбалов деду Финогену. — Пускай там ребята прищучат морячков, не моё дело. У меня другое…

— Ну, излагай, — с важностью снизошёл дед.

— Мы, речники, тоже воюем, и «Русло» — геройский пароход. Отчитаюсь тебе, Финоген Макарыч, что мы один буксир у красных потопили и с пяток судов к бегству принудили. Команда у нас — те же суворовские чудо-богатыри, и твой внук стоял под огнём как скала! А почему всё?

— Почему? — послушно спросил дед.

— Потому что мы образу Николы молимся, чтобы он врага остановил.

— Якорник может, — удовлетворённо прогудел Финоген Макарыч.

Федя и не сомневался, что Якорник может. Без Якорника вообще не было бы на свете ни Феди, ни отца его, ни даже деда Финогена.

Восемьдесят лет назад Федин прадед Макар Панафидин посватался к здешней девке — красавице Матрёне. И Матрёна рада была сватам от