воскликнула: «Я здорова, я в порядке, вы меня вылечили!» Я попытался робко возразить, но мои слова потонули в потоке благодарностей. Она действительно могла ходить. Я покраснел и смущенно сказал своим коллегам: «Воистину гипнотическая терапия творит чудеса!» В тот день моя связь с терапией посредством внушения оборвалась; слава, вызванная этим случаем, угнетала меня. Когда год спустя старушка вернулась, на этот раз с болью в спине, я уже погряз в безнадежном цинизме; у нее на лбу было написано, что она прочла в газете объявление о возобновлении моего курса гипноза. Докучная романтическая фантазия вызвала весьма удобную боль в спине, давшую ей повод встретиться со мной и вторично исцелиться столь же эффектным способом. Так оно и оказалось, до мельчайших деталей.

[582] Как вы понимаете, человек, обладающий научной совестью, не может примириться с подобными случаями. Я решил полностью отказаться от внушения, дабы не превратиться в чудотворца. Я хотел понять, что на самом деле происходит в разуме людей. Мне вдруг показалось невероятным ребячеством надеяться прогнать болезнь с помощью магических заклинаний; неужели это единственный результат всех наших усилий по развитию психотерапии? Открытие Брейера и Фрейда стало для меня настоящим спасением. Я воспринял их метод с неподдельным воодушевлением и вскоре осознал, насколько прав был Фрейд, когда уже в своем труде «Исследования истерии» направил прожектор на обстоятельства так называемой травмы. Вскоре я обнаружил, что, хотя травмы явно этиологического значения действительно встречаются, большинство из них крайне маловероятны. Многие травмы были настолько незначительны, настолько нормальны, что в лучшем случае их можно было рассматривать как повод для невроза. Но что в особенности меня смущало, так это то, что многие травмы были плодом воображения; в реальности не происходило ничего подобного. Одно это обстоятельство заставило меня скептически отнестись ко всей теории. (Я подробно изложил эти вопросы в своих лекциях по теории психоанализа.) Я уже не допускал, что повторяющиеся переживания фантазийно преувеличенной или полностью вымышленной травмы имеют иную терапевтическую ценность, нежели процедура внушения. Хорошо, если это помогает. Если бы только не научная совесть и это стремление к истине! Я осознавал, насколько ограничен этот метод, особенно в работе с умными и образованными пациентами. Безусловно, он чрезвычайно удобен для аналитика, ибо не предъявляет никаких особых требований к его интеллекту или способности адаптироваться. Теория и практика восхитительно просты: «Невроз возникает из травмы. Травма абреагируется». Если абреакция происходит под гипнозом или с другими магическими атрибутами (темная комната, специальное освещение и т. д.), я сразу вспоминаю мою умную старушку, которая открыла мне глаза не только на магию месмерических пассов, но и на природу самого гипноза.

[583] Что раз и навсегда оттолкнуло меня от этого сравнительно эффективного косвенного метода внушения, основанного на столь же эффективной, но ошибочной теории, так это осознание того, что за запутанными и обманчивыми невротическими фантазиями скрывается конфликт, который вернее всего описать как нравственный. С тех пор для меня началась новая эра понимания. Исследования и терапия теперь действовали сообща – а именно пытались обнаружить причину и рациональное решение конфликта. Именно в этом я видел смысл психоанализа. Тем временем Фрейд сформулировал свою сексуальную теорию невроза, поставив тем самым массу вопросов, каждый из которых казался достойным самого пристального внимания. Мне посчастливилось долгое время сотрудничать с Фрейдом и вместе с ним работать над проблемой сексуальности при неврозе. Возможно, вы знаете по некоторым моим ранним трудам, что я всегда сомневался в значении сексуальности. Ныне это вопрос, по которому я уже не вполне разделяю мнение Фрейда.

[584] Прошу прощения, что предпочел ответить на ваши вопросы весьма непоследовательным образом. Что же касается остального, легкий гипноз и тотальный гипноз суть просто различные степени интенсивности бессознательной восприимчивости к внушениям гипнотизера. Кто может провести здесь четкую грань? Для критически настроенного разума немыслимо, чтобы в катартическом методе можно было избежать внушаемости и внушения. Они присутствуют всюду как общечеловеческие атрибуты, даже у Дюбуа[139] и психоаналитиков, которые убеждены, что действуют сугубо рационально. Никакая техника и никакое самоуничижение здесь не помогут; аналитик действует волей-неволей и, возможно, больше всего через свою личность, то есть через внушение. В катартическом методе опыт частых встреч с аналитиком, доверие, вера в него и в его метод имеют для пациента гораздо большее значение, нежели воскрешение старых фантазий. Вера, уверенность в себе, даже самоотдача аналитика (пусть даже imponderabilia[140]) для больного важнее проработки старых травм[141].

[585] Пришло время извлечь из истории медицины все, что когда-либо оказывалось полезным, и тогда, возможно, мы откроем действительно нужную терапию – то есть психотерапию. Разве снадобья древних фармацевтов не давали блестящих результатов, если только больной верил в их эффективность?!

[586] Поскольку я знаю, что, несмотря на все рациональные меры предосторожности, пациент пытается ассимилировать личность аналитика, я требую, чтобы психотерапевт так же отвечал за чистоту своих рук, как и хирург. Я даже считаю необходимым условием, чтобы психоаналитик сначала сам подвергся анализу, ибо его личность является одним из главных факторов исцеления.

[587] Пациенты интуитивно считывают характер аналитика. Посему они должны увидеть в нем не только человека с недостатками, каковые, безусловно, есть у всех, но и человека, который стремится во всех отношениях исполнить свой человеческий долг в полном смысле этого слова. Я неоднократно имел возможность убедиться, что психоаналитик преуспевает в своем лечении ровно настолько, насколько он преуспел в собственном нравственном развитии. Полагаю, этот ответ удовлетворит вас.

III

От д-ра Лоя

2 февраля 1913 г.

[588] На несколько моих вопросов вы отвечаете утвердительно. В частности, вы считаете доказанным, что в лечении катартическим методом главную роль играет вера в аналитика и его метод, а не «абреакция» реальных или воображаемых травм. Я тоже так думаю. Соглашусь с вами и в том, что «снадобья древних фармацевтов», лурдские исцеления, а также успехи целителей душ, христианских ученых и сторонников рациональной психотерапии следует приписать вере в чудотворцев, а не какому-либо из используемых методов.

[589] Но вот в чем загвоздка: авгур остается авгуром до тех пор, пока сам верит, что воля богов открывается во внутренностях жертвенного животного. Если же вера его угаснет, он может спросить себя, как ему быть: продолжать использовать свой авгурский авторитет на благо государства или следовать своим новым и, надо полагать, более верным убеждениям? Возможны оба варианта. Первый называется оппортунизмом, второй – стремлением к истине и научной честности. Первый путь, возможно, принесет врачу терапевтический успех и славу, второй – упрек в том, что такого человека нельзя