Брат-привратник слушал его плач из стражницкой, но не отвечал. Пустынь стояла запертой, открывала врата только тем, кому хотела, а не первому попавшемуся простаку. Тот же казался нищенствующим бродяжкой, вроде тех калик перехожих, целые орды которых кружили по Старшей Лендии.

Однако простец упрямо не давал обмануть себя молчанию пустыни. Бил в ворота и ходил под ними с утра. Покаяннику это надоело. Наконец, когда стоны на миг утихли, он потянулся за деревянной миской с костями, которые остались от обеда, и, недолго думая, выбросил, что там было, в глубокую пасть машикули. Услышал плеск, когда кости упали в грязь двадцатью стопами ниже.

– Вот вам, брат, – прохрипел из себя. – Всякий просящий – получает, ожидающий – находит. Поклонись щедрости пу´стыни да ступай, наконец, к бесу.

– Ты на башне сидишь, человече! – раздался тихий голос. – Иду к тебе, жди!

Привратник отвернулся с презрительной ухмылкой. И ухмылка эта превратилась в гримасу, когда взглянул на вход в башню. На деревянной платформе, по ту сторону отворенной двери, стоял тот самый оборванец, который не давал ему покоя. Он увидел безумные глаза без следа разума, худые длинные жилистые руки, свисающие из-под потрепанной овечьей безрукавки.

Только это он и успел заметить.

Эти самые руки вдруг сомкнулись на его глотке, схватили сильно, безжалостно. Вздернули вверх так, что он затрясся, забил ногами.

И в очередной раз в своей жизни покаянника почувствовал, что такое страх.

Неизвестному оборванцу даже не пришлось его душить, поскольку брат-привратник носил на шее петлю.

Оборванец просто сбросил его с деревянного помоста у врат. Но пустынник не коснулся телом земли. Петля покаянной веревки успела остановить его раньше. Доски и колоды затрещали.

– Якса, чую тебя. Иду, – бессмысленно пробормотал манкурт.

* * *

– Яумер вместо него, – шипел бес. – Оставьте меня, проклятые братья, поскольку не желаю причинять вам зла. Якса мой! Он должен искупить страдания, что я претерпел. Не отступлю до конца света.

– Дай мне имя – и вернешься в его лоно.

– Имя. Говори имя.

– Скажи его – и Якса будет твой! – крикнул Лотар, снова ударяя, мучая беса цепным кнутом – так, что искры сыпались. Крики, вопли, стоны, плачь отлетали под стены, отражаясь от деревянного помоста в башне, усиленные эхом; неслись в пространство, в осеннее серое небо.

Лотар бил безжалостно, ровно так же, как подвергал страданиям подданных и пленников. Как причинял муки язычникам. Как в жизни до пустыни не боялся короля Весемира, закона и сбора. Как усмирял непокорных братьев.

И сломал беса: тот вдруг опал на пол, плача, заслоняясь крылатыми скрещенными руками.

– Говори имя, имя твое! – скандировал хор монахов.

– Могке! – простонал демон. – Я Могке.

– Могке! – крикнул Лотар.

– Мо-о-огке, – повторил окровавленный, трясущийся Якса.

– Так звал меня отец, когда я пришел в мир. Мое имя шептали духи, оббегающие степи. Но оно ничего не значит. Ох, знаете ли вы, что такое для ребенка смерть на колу?!

Лотар протянул руку и схватил раскаленный в огне, хорошо видимый теперь обруч с цепью. Братья надавили на коловороты – отпустили верхние цепи, притянули нижние, прижимая беса к полу.

– Могке! – закричал Лотар. – Во имя Праотца, склони голову, прими бремя и тяжесть. Ты мой. Послушен мне одному, а я крещу тебя огнем, серой и болью.

Подступил к Могке, одним движением защелкнул ему на шее, под трясущейся головой, обруч…

Но запереть его и потянуть за цепь уже не успел!

Кто-то упал вдруг сверху, с самой вершины башни. Размытая фигура в лохмотьях. Словно чучело с поля, поклеванное птицами. Отбросил Лотара так, что у того вырвалась из рук цепь, опрокинул Виклифа. И не обращая внимания на спутанного беса, кинулся в сторону ложа мучений.

– Якса-а-а! – завыл. – Ты ту-у-ут, милый! Любимый Якса!

Ударил покаянников, ворвался в их ряды, лупя кулаками, тараня их плечом, бодая головой, словно бы та была из гранита. Делал это с такой силой, что живой хоровод сплетенных рук разорвался, распался в единый миг.

И тогда бес с силой дернул за цепь. Заплакал как ребенок. Вырвал из тела два верхних крюка. Вскочил, потянул за нижний, с металлическим лязгом вращая коловорот. Но механизм вдруг заело – и бес отлетел с разгону, по дуге, словно на привязи. Прямиком в очаг… Развалил его. Пылающие уголья, непрогоревшая щепа, железные клейма, крюки… Все это в один момент ударило волной огня и жара в покаянников. Сперва затлели, а потом и запылали их плащи, капюшоны и маски. А потом занялись огнем деревянные колоды над головами.

– Горю! – кричал кто-то из братьев. – Воды! Воды!

– На по-о-омощь!

Уже никто не занимался бесом в этом хаосе. Последняя цепь лопнула, потянутая бесом, – а тот куда-то исчез, улетел. Сверху же повеяло жаром, когда запылали балки и опорные колонны. Упали в пламени доски балюстрады.

– Бежим! Горю-у-у-у-у! Держите цепи, – сплетались вопли.

Часть покаянников катались по полу, занявшись огнем. Другие гасили их, накрывая тканью и сорванными с плеч плащами. Остальные убегали – стучали в двери, взывая к Ессе и Праотцу. Некоторые же бежали, высматривая, похоже, беса в пламени, указывая на пылающие бревна башни.

Якса пришел в себя от жара. Мало что мог поделать, но чья-то рука вдруг рванула шкворень у оков. Он почувствовал, как освобождается десница, потом ноги. Спрыгнул, со стоном упал на пол, дернул за обруч на левой руке, освободился окончательно, среди криков и воплей.

Бросился к двери будто во сне. Все вокруг было медленным, словно замороженным. Сверху валились куски дерева, искры, щепки; в огнях он увидел исчезающую цепь, все еще привязанную к обручу на шее беса. Но самого Могке не увидел. Стукнули засовы, отворились кованые двери башни. И с одной стороны в них ринулись обожженные, горящие покаянники, а с другой – стражники, оставленные снаружи, с ведрами воды.

Две волны столкнулись, опрокинули друг друга, перемешались. Каким-то чудом незамеченный во всем

этом, Якса проскочил по трясущимся телам наружу, в коридор, что шел вдоль главного нефа. Увидел отблеск огня, почувствовал запах горелой плоти – занялся и сам сбор, засыпаемый дождем горящих головней, что вылетали из верхнего отверстия башни, когда бес рухнул в очаг.

– Горю! Горю-у-у-у!

Пустынь была наполнена мятущимися неявственными фигурами: одни кричали, вторые бежали с ведрами, баграми, топорами. Откуда-то тянули лестницу, открывали настежь все ворота сбора. Но Якса бежал не в ту сторону, что остальные, – он ворвался в боковую дверь, в одну из пристроенных башенок: хотел найти свою келью, схватить меч, прорубить себе путь или погибнуть с оружием в руках.