тот, походив немного туда-сюда, определился и повёл товарищей к ручью, впадавшему в Болотицу, где стояли здешние бани.

У ручья стало легче: в двух-трёх местах мерцали огоньки, указывая путь. В последние дни перед Великим постом на супредки собирались все, кому положено туда ходить, в одну баню они не вмещались и занимали несколько. Внутри горели лучины и свечи, а оконца стояли отворёнными для выхода дыма – печи в банях топились по-старинному, по-чёрному.

Подобравшись поближе, послушали у оконца. Долетал негромкий разговор – веселья в этот вечер тут не было. Из другой бани доносилось пение двух-трёх голосов.

– Иди, посмотри, есть ли она где? – Воята подтолкнул Сбыню вперёд.

– Давай, играй! Сейчас они сами у нас вылезут и покажутся!

Воята снял с плеча короб, вынул гусли, повесил на шею, растёр слегка озябшие руки и заиграл – про воробья, что пива наварил, про совушку, что пришла на пир незваная и заиграла на рожке… При первых звуках весёлого наигрыша, под который можно и петь, и плясать, разговор в бане смолк, послышалось лёгкое движение. Сбыня, слушавший под самым оконцем, знаками изобразил смятение. Чудно звучала эта гудьба в почти полной темноте, и некоторое время бани молча выжидали. Потом всё же скрипнула дверь, обозначился невысокий прямоугольник тускло-огненного света. Чья-то чёрная тень – девичья – встала на пороге, высунулась наружу.

– Кто там?

Воята продолжал играть, не отвечая. Отворилась дверь в другой бане, в третьей. Первая тень шагнула за порог, приблизилась. За ней потянулись ещё две-три – девки всегда тянутся друг за другом, будто связанные одной верёвочкой, даже когда страшно. Воята играл, никого не замечая, всё быстрее, веселее. Вот уже три отворённые двери освещали берег ручья, а троих гостей окружали девки числом больше десятка. Позади них толпились девчонки, ещё не считавшиеся невестами – эти попискивали, от избытка чувств дёргая друг друга за рукава.

Краем глаза Воята наблюдал, как они собираются. Он смутно помнил Устинью, но пока её поблизости не замечал.

Круг смыкался всё плотнее, девки торопливо переговаривались. Видя, что больше никто не подходит, Воята ударил по струнам, и гусли умолкли. Вокруг закричали – удивлённо, и радостно, и огорчённо.

– Ещё играй! – требовали сразу многие голоса. – Ещё!

– Эх, девушки, дочери отеческие! – укорил их Сбыня. – Не умеете вы гостей принять! Вы бы нас сперва взяли под белы руки, отвели бы в высок терем… в чёрну баню, – поправился он в ответ на смешки, – накормили бы, напоили, спать уло… Ну, просто накормили!

– Погреться бы! – пожаловался Дёмка, переминаясь с ноги на ногу и похлопывая себя по плечам.

– А потом и гудьбу спрашивали бы!

– Ох, Сбынька! – Полная круглолицая девушка упёрла руки в бока. – Ты кого это к нам привёл?

– Жалуйте Вояту-новгородца, парамонаря нашего! А это Оксенья – сестра моя двоюродная.

Воята смутно припомнил эту девушку – видел в церкви, что ли, на Рождество. В глазах девушек он замечал любопытство, но без недоумения: тут все знали, кто он такой, и многие видели его у Власия. Парень, разумеющий грамоте, – такого чуда тут отродясь не бывало. И то, что это чудо само вдруг явилось к ним на супредки, привело барсуковских в великое смятение.

– Ну, заходите, гостями будете! – Оксенья, бывшая тут, как видно, за старшую, показала на дверь бани.

Баня была невелика, в ней горели две лучины, на лавках стояли три прялки, подле них лежали три веретена. Оксенья вошла первой, показывая гостям, куда сесть. Воята вошёл без большой охоты – теперь не миновать застрять тут на полночи, и когда искать Устинью? И сейчас-то уж вся деревня спит! Но, едва шагнув через порог и разогнувшись, он увидел ещё одну девушку – она стояла спиной к входу и держала в руках небольшие дощечки, на которых ткут пояски и тесёмки. Ему видна была только её узкая спина, платок и длинная русая коса, но сердце ёкнуло – она! Девушка спокойно продолжала работу, не замечая ни гудьбы, ни суеты, ни того, кажется, что какое-то время оставалась в бане одна.

– Устинья! – воскликнула Оксенья. – Ты погляди, кого к нам занесло!

Девушка неторопливо обернулась, и Воята увидел те самые глаза – огромные, с густыми чёрными ресницами. Худощавое скуластое лицо, узкий подбородок – Устинья была хоть и не красавица, но в чертах её было нечто и влекущее, и внушающее робость. Не диво, что некий парень от любви чуть не рехнулся и стал у колдуна подмоги просить.

– А петух цел? – вырвалось у Вояты.

– А у тебя надобность? – спокойно осведомилась Устинья, вовсе не удивлённая таким странным приветствием. – Заново в лес ночевать собираешься?

Она ничуть не походила на будущую инокиню, бледную, строгую и отрешённую от мира, что проводит дни и ночи в молитвах; в глазах мерцала весёлая усмешка, да и губы небольшого рта подрагивали, сдерживая улыбку.

– Да я так… – Воята с трудом нашёлся с ответом, – поклон передать… что удружил…

Устинья наконец не выдержала и фыркнула от смеха. Вслед за ней дружно захохотали остальные девки – едва ли понимая, в чём дело.

– Поклон… – заходилась от смеха Оксенья. – Петуху!

– А свинье… подарочек…

– Уточкам – сапожки, курочкам – серёжки!

Смеялся и сам Воята, больше от облегчения, что нашёл Устинью.

Наконец все успокоились, гостей усадили, девки поменьше уселись друг к другу на колени – иначе не хватило бы места, в эту баню набились все, кто раньше размещался в трёх. Устинья осталась на прежнем месте и продолжала ткать.

– Ну, давай, ещё поиграй! – наперебой просили Вояту.

Перед Великим постом девкам хотелось повеселиться. Воята снова заиграл, запел про Морского царя. Все затихли, слушая. Иногда он поглядывал на Устинью и видел, что она тоже слушает, хотя дощечки вращались в её ладонях так же быстро.

Но вот песня кончилась. Девки запищали, что, мол, хотим ещё, но негромко: понимали, что пора честь знать.

– Давайте теперь вы чего-нибудь расскажите, – предложил Воята. – Кто какие байки про лешего знает?

– Крёстный мой, дядя Петрок, потерял раз коня, пошёл искать, – живо заговорила Оксенья. – Идёт по Болотицкому ручью, смотрит, ему навстречу мужик какой-то в чёрном кожухе, шапка меховая на самые глаза надвинута – а лето было. Спрашивает: куда, мол, идёшь? Дядя Петрок говорит: коня искать, найти не могу. А тот мужик как загогочет: ха-ха-ха, коня искать, найти не могу! Не могу! Ржёт, а у самого и зубы, и уши лошадиные! А где он прошёл, там следы остались как бы от конских копыт.

– А моей матери меньшой брат, – заговорила другая девушка, торопливо, пока не перебили, –