ходил раз ночью лошадей стеречь, а дождь льёт. Он сидит в шалаше, вдруг слышит, будто меж лошадей ходит кто. Слышно: тяп, тяп, тяп! Он спрашивает: кто тут ходит? Не отвечают ему, а погодя опять: тяп, тяп, тяп! Он кричит: кой кур ходит тут, не откликается? А тут как захохочет ему, и кричит: кой кур ходит тут, не откликается? Ха-ха-ха! Кой кур ходит тут, не откликается? Ха-ха-ха! Тот парень шасть в шалаш, чурается, дрожмя дрожит. Долго ещё хохотало в лесу…

– А в Кривой Льзе был случай: леший будто бы одну девку унёс аж в самый Карачун. Ехал какой-то мужик, видит, девка на дубу сидит и ревёт. Он спрашивает: чего ревёшь? А она – леший занёс, не знаю, как слезть! Позвал он других мужиков, насилу сняли её.

– А с чего это леший её унёс? – удивился Воята, будто никогда о таком не слыхал.

– Это если родители проклянут! – просветила его Оксенья. – Скажет кто в дурной час: унеси тя леший! А он и унесёт!

– И как же тогда быть?

– Ну-у… – Оксенья в задумчивости сделала большие глаза. – Относы надо носить.

– Какие относы?

– Взять два яйца, отнести в лесу на раздорожье, положить левой рукой и уйти, не оглядываясь. Тогда он отдаст… Одна старуха так сделала, когда у неё корова потерялась, ей ваш Егорка-пастух насоветовал. Принесла два яйца и ушла. Назавтра опять на то место приходит и стоит. Смотрит – выходит мужик в сером кожухе, семь коров гонит. А пастух ей говорил: стой молчи, он мимо сам пройдёт, а твою корову от прочих отгонит, тогда забирай. А старуха стоит, боится, вдруг не отдаст корову, она и говорит: ой ты, моя Пеструшечка! Тут леший как хлестанёт её веткой – глаз выбил. Но корову отдал. А пастух говорит: тебе свезло ещё, что кривая осталась, мог бы все косточки до одной переломать!

– Сейчас, зима покуда, лешие спят, – заговорили все наперебой.

– А летом у них свадьбы – тогда по всему лесу буря гуляет, вот такие дубы выворачивает!

– Они для того и девок крадут, чтобы жениться!

У девок только и разговору, что о женитьбе. Глаза горят – страшно думать, чтобы за лешего замуж, но если будет свататься, то не хуже других…

Почти не слушая, Воята невольно воображал себя на месте той старухи: он стоит на перекрёстке лесных троп, а мимо мужик в сером кожухе гонит семь девушек… Уж он будет молчать, хоть земля тресни под ногами! Но хватит ли за девушку выкупа в два яйца? Ведь не корова… Хотя и за корову два яйца – недорого совсем.

Устинья, подняв глаза от работы, взглянула не него – будто догадалась, что он неспроста завёл этот разговор. Воята был уверен: ей тоже есть что сказать, но она не хочет вмешиваться в пустую болтовню.

– А ты, Устинья, как думаешь, – обратился к ней Воята, – может леший на девушке жениться?

– Отчего же нет? – ровным голосом ответила Устинья, и вокруг притихли, слушая, что она скажет. – Леший ведь не совсем чужой нам породы. Лешие, водяные, овинные и прочие – это же проклятые люди.

В бане стало тихо: так удручающе прозвучало это «проклятые люди», что у всех мурашки побежали по коже.

– Они через свадьбу с девками хотят опять Божьими людьми сделаться, – продолжала Устинья, – да только ничего из этого не выйдет у них. Хорошую девку им не взять, у них над нею власти нет, её Бог оберегает, ангелы стерегут. А власть у них только над теми, кого мать проклянёт.

– Или отец… – невольно откликнулся Воята.

– Или отец. Вот и достаётся им девка проклятая, и не леший человеком становится с той свадьбы, а она – лешачихой.

Воята вздрогнул от этого слова. Лешачиха! Будто еловой корой провели по коже. Летом леший свадьбы ладит – и она, дева Артемия, сделается проклятой навек…

– Ой, напугали вы! – Ещё одна девушка передёрнула плечами. – Жуть какая! Пойду-ка я домой! Пошли, Нежка!

Её подруга послушно встала, другие тоже стали собираться. Поклонившись Вояте в благодарность за игру, убежали в свои бани собирать прялки. Двери оставили открытыми для света, доносились перекликающиеся голоса.

Устинья как раз закончила работу и обрезала нити основы у самого узла. В руках у неё оказался узкий девичий пояс, красный с белым узором, почти готовый, только на концах его болтались не равные по длине нити основы, которые предстояло превратить в красивые кисти. Свернув пояс, она убрала его в мешочек, туда же сунула дощечки, остатки основы и ножницы.

Помня, что на него смотрят любопытные глаза, Воята убрал гусли в короб и придвинулся к Устинье: другого случая не будет.

– Разреши-ка я тебя до дому провожу, – тихо, почтительно сказал он. – А то темно, хоть глаз вынь.

– Я дорогу знаю, а вот вам бы пора восвояси двигаться, – с невозмутимым лицом ответила Устинья, не польщённая этим предложением.

– Мне бы с твоим дядей перемолвиться, – шепнул ей Воята. – Я ж и не поблагодарил его, ну, что туда в лес ко мне пришёл. И тебя.

Устинья взглянула ему в глаза. При свете лучин чёрные зрачки казались огромными, но всё же вблизи он разглядел, что глаза у неё светло-серые. Ресницы чёрные, густые, брови тонкие, русые. Видно, она угадала: у парня и правда дело есть, а не то чтобы женихаться вздумал.

– Н-ну, пойдём, – позволила она. – Только бы товарищи твои тебя не потеряли.

– Ступайте, братцы! – сказал Воята Сбыне и Дёмке, пропуская Устинью в дверь вперёд себя. – Я нагоню.

Дёмка воззрился на Сбыню и многозначительно изогнул губы: вот попович-то удал! Устинья славилась как красивая и для этих мест богатая, но совершенно неприступная невеста.

Вслед за Устиньей Воята направился к деревне.

– Иди потише. Не вижу ни зги!

– Хочешь, за пояс тебя поведу? – предложила Устинья, и оба засмеялись: за пояс невесту ведут в дом жениха.

Дальше Воята молчал, прислушиваясь к шагам Устиньи впереди и стараясь её не потерять. Только звёзды и светили им с вышины. В Барсуках он раньше не был и теперь шёл через море мрака, не имея понятия, что находится вокруг. Просто тьма, лёгкое мерцание снега под каплями звёздного света, худощавая, тонкая девичья фигура впереди – будто тень… За такой тенью пойти – не знаешь, где окажешься.

– Сюда. – Устинья с лёгким скрипом отворила невидимую калитку. – Проходи.

Дальше ей пришлось взять Вояту за рукав, иначе он не попал бы в дверь избы. Когда дверь отворилась, наружу вылилось немного тусклого жёлтого света: внутри горела лучина.

Наклонившись,