лесбийская любовь. Ну и наконец, истории этих судов послужат восстановлению личности и человечности гомосексуалов в существующих нарративах о сталинистских репрессиях.«Он показал мне места, где встречаются педерасты»

По сравнению с формами и структурой риторики, которой сопровождались облавы, подлинные масштабы арестов и судов над гомосексуалами, проводившихся во время и после введения в действие постановлений 1933–1934 годов, установить трудно.

Переписка Ягоды с Иосифом Сталиным в конце 1933 года и письмо Гарри Уайта Сталину в мае 1934 года подкрепляют утверждения из собраний мемуаров и журналистских источников о том, что аресты советских гомосексуалов начались примерно в 1933 году и продолжились в 1934-м. И хотя детали несколько разнятся, собранные воедино они позволяют предположить, что рейды осуществлялись в крупных русских и украинских городах. При этом наблюдатели полагали, что действия ОГПУ мотивировались борьбой со шпионажем, возможно, в пользу Германии[831]. Некий русский очевидец этих событий вспоминал, что в 1933 году множество гомосексуалов было арестовано за участие во встречах, которые «власти определили как контрреволюционные, троцкистские или даже гитлеровские». Он сообщал, что в отсутствие внятного закона против гомосексуальности эти люди были вынуждены подписывать ложные признания в контрреволюционной деятельности. Другие арестовывались по произвольно трактуемой статье 155 УК РСФСР (принуждение к занятию проституцией и содержание притонов разврата)[832].

Докладная записка Ягоды Сталину в сентябре 1933 года позволяет предположить, что на самой ранней стадии этой кампании ОГПУ осуществляло аресты «педерастов» и ему пришлось пользоваться существующим законодательством, когда стало понятно, что отсутствие запрета на мужеложство лишает аресты законности[833]. Уайт обсуждал эти действия власти конца 1933 года («когда аресты гомосексуалистов лишь только начинались») со своим начальником – ответственным редактором Moscow Daily News Михаилом Марковичем Бородиным. Тот считал Уайта «лучшим ударником» и даже незадолго до этого повысил его по службе. Бородин знал о сексуальной ориентации Уайта, однако полагал, что преследуются лишь политически неблагонадежные гомосексуалы[834]. Британский коммунист, движимый личными мотивами, продолжил свои изыскания. Он дважды разговаривал с оперативниками ОГПУ. Дело в том, что между принятиями постановлений от 17 декабря 1933 года и 7 марта 1934 года органы ОГПУ арестовали русского мужчину, с которым, как Уайт напишет Сталину, он, Уайт, «состоял в гомосексуальных сношениях». Уайт писал, что чистка кругов гомосексуалов органами ОГПУ продолжалась и в этот период – по крайней мере в Москве. И все же ни в письме русского американца, ни в опубликованной переписке Сталина и Ягоды не приводится никаких данных по существу, чтобы можно было оценить масштабы рейдов ОГПУ на гомосексуальные круги. Скорее всего, имеющаяся в президентском архиве информация по этому вопросу была намеренно проигнорирована авторами статьи в газете «Источник» 1993 года. Это касается, в частности, арестов в Украине[835]. Также вероятно, что некоторые аресты и уголовные преследования мужчин, попавших под наблюдение органов ОГПУ (с июля 1934 года – НКВД) за «педерастию», были переквалифицированы в обвинения в контрреволюционной деятельности. Примером может служить судьба Николая Клюева и Юрия Юркуна (о них речь шла в седьмой главе). Такие жертвы весьма сложно вычленить из огромной массы пострадавших, даже если историкам будет разрешен неограниченный доступ к соответствующим делам.

Самыми ранними из известных нам дел, открытых в рамках закона о мужеложстве и рассматривавшихся в обычной судебной системе Москвы (в отличие от трибуналов ОГПУ/НКВД), являются дела, возбужденные в связи с арестами в ноябре 1934 года[836]. Изучив восемь процессов, состоявшихся в Московском городском суде с 1935 по 1941 год, в которых по обвинению в мужеложстве проходили тридцать шесть подсудимых, можно выделить два вида причин, на основании которых начиналось расследование. (В семи случаях сохранились только документы приговора и апелляции, поэтому о подлинной причине возбуждения дел можно лишь догадываться.) Очевидно, весомым поводом для возбуждения большинства дел служил донос, сделанный мужчиной, который стал объектом сексуальных домогательств, или теми, кто заметил гомосексуальное поведение и решил о нем доложить куда следует. Постоянные домогательства вынуждали некоторых людей жаловаться властям. Так, 20 февраля 1941 года студент Театрально-музыкального училища имени А. К. Глазунова (комсомолец) донес на своего двадцатитрехлетнего сокурсника Андреевского, трижды склонявшего его к «пассивной» роли в половом сношении. Он также сообщал, что «слухи о том, что Андреевский – педераст, ходят среди многих студентов училища». Донос привел к суду над тремя мужчинами, связанными с училищем позднее в том же году[837].

В одном деле 1937 года, в котором обвинение в контрреволюционной агитации сочеталось с мужеложством, половые преступления служили, вероятно, отягчающими обстоятельствами, присовокупленными следователями или прокуратурой к делу первого из арестованных мужчин. Впоследствии его признания привели на скамью подсудимых по этому же делу еще двоих мужчин, обвиненных в мужеложстве и предательской агитации[838].

Возбуждение других дел можно связать с работой милиции. Дело 1938 года против Терешкова и еще девяти человек началось с ареста 3 декабря 1937 года самого Терешкова и еще одного мужчины, «пойманных с поличным при взаимном онанировании» во время милицейского рейда на общественный туалет у Никитских Ворот[839]. Это был единственный рейд милиции на «место встреч гомосексуалистов», упомянутый в протоколах суда. Из этих протоколов следует, что судам было известно о существовании такого рода мест и милиция, несомненно, держала их под наблюдением[840]. Не важно, по доносу или по инициативе милиции, но, как только «гомосексуалист» был выявлен, следователи действовали оперативно, чтобы собрать как можно больше сведений о его половых и социальных связях. Постановления о вынесении приговора, в которых указана дата ареста каждого осужденного, позволяют предположить, что милиция понимала, что у нее есть узкая временная лазейка, чтобы распугать тугой клубок уз между этими мужчинами, прежде чем любовники и друзья смогут скрыться или улики будут уничтожены. Двенадцать мужчин, фигурировавших в деле Безбородова 1935 года, были арестованы по отдельности или парами между 22 ноября и 12 декабря 1934 года. Мужчина, арест которого спровоцировал задержание остальных одиннадцати подсудимых, сорокадевятилетний повар Безбородов, очевидно, назвал имена по крайней мере троих человек, с которыми он в предыдущие годы находился в половых отношениях. В течение пяти дней с момента задержания повара все эти мужчины и еще пара приятелей, которые способствовали их знакомству, также были арестованы. Самая последняя любовная связь повара – с членом коммунистической партии чиновником Венедиктовым, длившаяся с июня по сентябрь 1934 года, очевидно, вывела милицию на след другой группы мужчин, неизвестных Безбородову. Таким образом, вскоре были задержаны еще двое служащих и двое бывших священников. Милиция собрала многочисленные доказательства, чтобы приложить их к признательным показаниям, включая «отобранную записную книжку, [в которой <…>] имеется целый ряд мужских адресов, которых