плешкой, где шел активный круизинг, опередив по популярности места встреч на Бульварном кольце[862].

Дело Синякова со всей определенностью говорит о том обстоятельстве, что при Сталине некоторые военные сохранили стародавнюю привычку оказывать сексуальные услуги мужчинам за скромное вознаграждение. В приговоре перечисляются акты мужеложства, совершенные Синяковым в Севастополе и Ленинграде, из чего следует, что моряки и Синяков следовали устоявшейся практике встреч в условленных местах, используя невинные на первый взгляд приглашения:

В 1929 году обвиняемый Синяков, познакомившись на бульваре в Севастополе с моряком А. [Голусовым], 25 лет, и встретившись впоследствии с ним в Ленинграде, склонил последнего к совершению сексуальных действий в извращенной форме, а год спустя, познакомившись с моряком Б. [Дроздовым], 24 лет, и использовав положение Б. [Дроздова] как демобилизованного, пригласил его в Москву, поселив его у себя, стал склонять Б. [Дроздова] к половым извращениям и мужеложству. <…> В [1931 году] в Москве, встретив на улице моряка В. [Тарасова], с которым был знаком по Севастополю, по встречам на приморском бульваре, пригласил последнего для распития вина к себе на квартиру, где впоследствии и совершил с В. [Тарасовым] сексуальные действия, носящие характер мужеложства[863].

Набережные Севастополя были лишь одним из мест, снискавшим славу среди матросов, которые искали такого рода патронские отношения. В 1936 году на неизвестной ленинградской улице или на набережной Синяков познакомился с четырьмя матросами в возрасте от двадцати двух до двадцати шести лет, которых он пригласил выпить с ним в своем номере в гостинице. Они остались на ночь и занялись с ним сексом. Позже, в том же году, в неустановленном московском театре он познакомился с моряком, который «во время спектакля допустил ряд сексуальных действий» с ним. Еще одного моряка Синяков повстречал в том же году в парке имени Горького. Находясь по делам в Курске (в 1931 году) и в Пензе (в 1934 году), работник кино познакомился с молодыми мужчинами, которые согласились (очевидно, на время) переехать в Москву, чтобы, живя у него, вступать с ним в половые отношения. Пензенскому восемнадцатилетнему юноше Синяков подыскал место для обучения в Москве. Мир развлечений также предоставлял много возможностей для этого неутомимого коммуниста-аристократа. В конюшнях Московского цирка он познакомился с восемнадцатилетним артистом и уговорил его позировать обнаженным для фотографий, а затем в 1934 году заманил в постель. В 1936 году во время встречи (весьма ироничной) в Доме Союзов (бывшем Доме Благородного собрания, который в том году стал сценой для показательного суда над старыми большевиками Г. Е. Зиновьевым и Л. Б. Каменевым) Синяков познакомился с «Сосо», участником «фестиваля грузинского искусства», и приведя его домой, затащил в постель[864]. В том же году на студии «Мосфильм» он познакомился с морским юнгой – с аналогичным результатом.

Хотя уголовные преследования сосредотачивались на совершаемых публично гомосексуальных действиях и на формах мужской проституции, документы показывают, что, помимо откровенно плотских, мужская гомосексуальная субкультура была пристанищем и для иных отношений. Вуайеризм, прослеживающийся в ранних обвинительных приговорах, уступил место сдержанному дискурсу о физических отношениях между мужчинами. В ходе четырехдневных слушаний в феврале-марте 1935 года по делу Безбородова много времени было отдано исследованию романтических отношений между служащим Павловым, сорокалетним холостяком, и бывшим священником пятидесяти четырех лет Шелгуновым. Раненный в половые органы в Гражданскую войну, Павлов «лишился способности к нормальной половой жизни». С 1931 по 1934 год его партнер предоставлял ему кров, и пара свидетельствовала о «ласковых, любовных отношениях», что подтверждала их частная переписка. Следователи истолковали физическую и эмоционально насыщенную любовь этой пары в соответствии с гендерной активной/пассивной моделью. Неспособный к «активной половой роли» из-за искалеченного пениса, Павлов, согласно документам, «был объектом Шелгунова» и, таким образом, пассивным партнером. И в то же время в эмоциональном плане роли менялись: «активные стремления» Павлова выражались в его «духовных связях с Шелгуновым, который в этом плане играл роль женщины». В то время как милиция, судя по всему, продолжала собирать как можно больше материалов о личной жизни мужчин, подозревавшихся в мужеложстве, суды, проходившие на исходе 1930-х годов, очевидно, уделяли намного меньше внимания тщательному разбору взаимоотношений между мужчинами-партнерами, сосредотачиваясь исключительно на их половой составляющей[865].

Мужеложство в арифметике приговоров и апелляций

Порядок вынесения приговоров и апелляций по интересующим нас делам позволяет предположить, что закон против мужеложства энергично поддерживался непродолжительное время непосредственно после его введения, а затем к нему обращались менее охотно, за исключением тех случаев, когда дополнительные факторы отягчали вину подсудимых. Дело Безбородова и одиннадцати других (1935), а также дело Терешкова и еще девяти мужчин (1938) подтверждают эту точку зрения. По обоим делам проходило множество знавших друг друга друзей, пары, связанные долговременными отношениями, а также те, кого связывали непродолжительные сексуальные контакты. В каждом деле один или два подсудимых проходили как «зачинщики группы», и, как правило, в этих документах они описывались как люди, «которые способствовали ряду лиц заниматься мужеложеством»[866]. Их деятельность как «зачинщиков» сводилась к тому, что они вели активную социальную и половую жизнь, постоянно пополняя личные телефонные книжки, в дальнейшем ставшие вещественным доказательством, позволившим милиции установить других участников их круга.

В решении по делу Безбородова 1935 года суд показательным образом вписал в приговор, что цель нового закона состоит в том, чтобы наказывать «мужеложство как антиобщественное правление (sic!) половых связей между мужчинами». Это было самым политизированным заявлением, прозвучавшим когда-либо на заседаниях Московского городского суда по делам о мужеложстве. Восемь из двенадцати подсудимых по этому делу, включая двух, которым вменялась роль зачинщиков, были осуждены на пять лет лишения свободы, то есть получили максимальное наказание за простое мужеложство. Ни один из этих приговоров не был смягчен или пересмотрен[867]. 1 августа 1938 года, наоборот, восемь из десяти мужчин, обвиненных в мужеложстве по делу Терешкова, получили минимальный срок – по три года, и только предполагаемому зачинщику дали максимальный срок – пять лет. Через несколько недель лишь двое из восьми человек, осужденных на трехлетний срок, оставались в тюрьме: одного освободили сразу же, пятеро других подали апелляцию, и их приговор был отменен. Через пять недель после суда только трое из десяти осужденных все еще отбывали наказание[868]. В других аналогичных случаях приговор более чем на три года был скорее исключением, и лишь отягчающие обстоятельства влияли на решение судей вынести более суровое наказание[869].

Можно провести сравнение между делами о мужеложстве и процессами по другим половым преступлениям, которые слушались в Московском городском суде между 1935 и 1941 годами. Учитывая разрозненный характер записей, можно составить лишь поверхностный обзор, основанный на семидесяти