Общественная жизнь в Исландии эпохи народовластия помещала каждого человека в сложную и запутанную сеть взаимоотношений, иные из которых требовали участия в актах возмездия. Однако подобные «боевые действия» — адекватный термин, поскольку распря, не являясь полноценной войной, остается актом, преследующим не столько личные, сколько общественные цели, и требует социальной организации, — не выходили за известные рамки, удерживаясь в них благодаря особой комбинации факторов, которые подробно рассматриваются в этой и двух следующих главах. Среди этих факторов:

Эти факторы, кроме прочего, накладывались на особые представления исландцев о своем обществе: они видели страну скорее единой, чем разбитой на регионы, а самих себя — скорее оседлыми землевладельцами, чем пастухами, несмотря на то что основным сельскохозяйственным занятием в Исландии был именно выпас скота.

Уникальность исландской ситуации особенно ярко иллюстрируют материалы сравнительной антропологии. Сравнения с обществами, находящимися на аналогичном уровне социоэкономической интеграции, позволяют не только изучить тонкие различия между практиками ведения распри у разных народов, но и избежать целого ряда проблем и подводных камней. Очень часто забывается, что, хотя распря характерна для огромного числа человеческих обществ, разные социумы ведут распри по-разному. Несмотря на очевидность этого факта, распрю изучали в ее наиболее грубых, если не вульгарных формах, то есть тех, которые характерны для клановых и племенных обществ.[338] Пытаясь разобраться в хитросплетениях распри исландской, исследователи не раз избирали путь наименьшего сопротивления и объявляли Исландию обществом, поделенным на племена и кланы, которые ведут друг с другом войну.[339] Подход этот обречен на провал — ибо исландское общество с его уникальной смесью государственных и догосударственных институтов не отличалось клановостью и ни в коей мере не было племенным.

Готовность и желание прийти к компромиссу разительно отличает исландское общество эпохи народовластия от других социумов. Сравнительный материал здесь, как никогда, полезен для поиска ключевых расхождений. Прежде всего ситуация межплеменной распри совершенно не похожа на межгрупповую распрю Исландии эпохи народовластия. Племена, как правило, территориальны — и, как правило, не стремятся к компромиссу. Исландская сеть разнонаправленных социальных связей — например, политических и родовых — не способствовала ни родовому, ни долгосрочному групповому единству; напротив, готовые к распрям кланы и племена отличаются высокой степенью единения. Возьмем для примера племена бедуинов из северо-восточной Ливии (Киренаики). У них, как отмечал антрополог Э. Л. Питерс, родовая группа четко очерчена, и это способствует решительным действиям, а стремление к компромиссу сводит на нет: «Распри в Киренаике возможны потому, что каждый человек относит себя лишь к одной четко определенной группе, отличной от всех других. Число таких групп невелико, и в силу ясного осознания своей социальной принадлежности члены каждой из групп могут позволить себе отказаться от компромиссов. Эта возможность и есть краеугольный камень распри».[340] В такой социальной ситуации долг взыскивать возмещение и долг кровной мести сливаются воедино. Антрополог Кристофер Бём называет ключом к пониманию природы распри с кровной местью, практикуемой племенами, осознание «наличия у племен военной и политической структуры, построенной на такой системе ценностей, в рамках которой главная задача каждого человека — защищать честь „настоящего воина“».[341] В этой ситуации раскручивание маховика распри и эскалация боевых действий неизбежны, ведь воинская честь, по определению, защищается единственным способом — осуществлением актов насилия.

О подлинной сущности распри и ментальности сторон, в ней участвующих, лучше всего судить по литературе, созданной обществами, распрю практикующими. И нет ничего удивительного, что картины боевых действий, какие мы находим в эпосах южных славян[342] — а эти тексты регулярно приводятся исследователями как образцовый пример описания распрей, — так непохожи на те, что мы видим в сагах. Воинская ментальность имела место и в Исландии, но там нет ничего похожего на воспевание жестокости и боевитости, которое мы находим у племенных групп в Черногории и соседних регионах.[343] В описании Кристофера Бёма черногорцы, какими они были два века назад, ничем не напоминают средневековых исландцев: