Мы лучше сумеем разобраться в ментальности исландцев эпохи народовластия, если поймем, как они смотрели на самих себя и свой народ. Социокультурные условия на острове обеспечивали набор стимулов, заставлявших людей стремиться к сохранению мира. Общественное давление, требовавшее от всех умеренности и согласия, было столь велико потому, что исландцы, по сути дела, жили в одной «большой деревне». Общество, хотя и рассеянное по просторам огромного острова, не дробилось на регионы, а было едино. Везде действовали одни и те же правовые и законодательные институты. Иначе говоря, можно назвать Исландию эпохи народовластия городом-государством в зачаточной стадии.[351] Разные области Исландии, несмотря на взаимную удаленность, были тем не менее связаны в единую сеть и зависели друг от друга, а внутри регионов аналогичным образом каждый отдельный хутор мог выжить только при условии экономической кооперации с соседними.

Связи, охватывавшие всю Исландию, были настолько прочны, что мы видим их влияние во всех аспектах исландской культуры. Например, несмотря на значительную удаленность регионов друг от друга, их труднодоступность и даже изолированность, исландский язык был настолько един, что вовсе не имел диалектов. Еще в позапрошлом веке шотландский медиевист Уильям Патон Кер обращал внимание на уникальную «унитарность» острова:

Нельзя не отметить, к сожалению, что современные исследователи, как правило, это наблюдение Кера игнорируют.

Альтинг в этом смысле напоминал пчелиный улей — люди старались за две недели переговорить со всеми, с кем только возможно, обмениваясь новостями и слухами со всех концов острова. Таким образом, альтинг служил социальным центром единой Исландии и являлся воплощением «большой деревни». В согласии с этой его природой раздоры между исландцами принимали скорее форму вендетты, которая, в отличие от межплеменной распри, представляет собой форму насилия, направленного конкретной личностью на конкретную личность, но затрагивающего ту или иную сторону деревенской жизни. В вендетте участвуют небольшие социальные группы, а не крупные, как в войне или серьезной распре. Э. Л. Питерс, которого мы цитировали в главе и, предлагает отличать межплеменные распри от внутридеревенских (или, в случае города, внутри- или межквартальных) вендетт — в последнем случае жители города или деревни хорошо сознают свою зависимость друг от друга и соглашаются с необходимостью компромиссов, без которых невозможно соседям жить в мире. Питерс подчеркивает, что, хотя убийства случаются и в ходе вендетт, все же «деревни являются такой областью совместного проживания людей, из которой распря должна быть исключена… и хотя у вендетты, конечно, много общего с распрей в смысле характерных для этих двух социальных явлений видов насилия и типов поведения, а равно взаимной озлобленности сторон, она совершенно отлична от распри и практикуется в таких социальных контекстах, где настоящие распри недопустимы».[353]

Карта 18. Дороги на альтинг

Рассматривая Исландию как большую деревню, мы можем сделать еще целый ряд наблюдений. Годорды, как мы знаем, не обеспечивали ни групповую солидарность, ни укрытие и безопасность для участников распри (без чего невозможна межплеменная распря с кровной местью) — но, несмотря на это вся Исландия целиком с самого своего заселения представляла собой «зону безопасности», убежище для своих жителей. Страна-то и создана была во многом именно в качестве надежного укрытия для викингов-эмигрантов, и поколения — наследники первопоселенцев сознательно развивали эту фундаментальную идею. Для исландца эпохи народовластия существовало четкое разделение «мы» и «они»; первыми были сами исландцы, а вторыми — норвежцы.[354] Как неоднократно подчеркивается в сагах, исландцы видели в норвежцах людей, которые некогда были свободными, но утратили свои права, то есть, по сути дела, стали рабами своих конунгов. Исландцы же, напротив, эти права сохранили, и в сагах мы постоянно наблюдаем, как исландцы, находясь в Норвегии, на этом основании смело бросают вызов норвежской системе.