с существенным изменением характера и состава римской армии во второй половине III и в IV в. можно говорить об ином качестве дисциплины[1008].

Глава XI

Воинская доблесть и дух состязательности в римских военных традициях

Сплоченность и дисциплина римских легионов, как показывает предыдущий анализ, в значительной мере обусловливались теми военно-этическими представлениями, которые были укоренены в сознании самих римских солдат и непосредственно коррелировали с конститутивными элементами римской системы ценностей. К числу таких ключевых аксиологических категорий относятся и понятия «доблесть», «честь», «слава». Помня о славных страницах римской военной истории, наполненных множеством ярких примеров высокого героизма, можно априорно утверждать, что эти понятия для римских солдат не были просто отвлеченными идеями и пропагандистскими фикциями, но имели первостепенное значение как непосредственные моральные ориентиры. Это их значение с особенной наглядностью раскрывается в таком феномене, как дух соперничества и состязательности, который, как и поразительное чувство чести, можно, наверное, считать одной из отличительных особенностей римской армии: именно эти черты, по мнению Дж. Лендона, могли бы в первую очередь поразить современного солдата, окажись он среди римлян[1009].

Данный феномен – то, что сами древние называли certamen virtutis, cupido gloriae, – и cтанет предметом нашего анализа. При этом мы сосредоточим внимание на развитии в римской армии состязательного начала прежде всего в связи с первичной и ключевой для римской аксиологии категорией доблести. Дело в том, что ни сам по себе агональный фактор применительно к армии императорского Рима[1010], ни конкретное военно-этическое наполнение понятия доблести еще не были специально исследованы в научной литературе, хотя и существует множество работ, освещающих историческую эволюцию и морально-политическое значение римской концепции virtus[1011]. Вместе с тем давно уже признано, что дух агона во многом определял истоки и своеобразие античной цивилизации в целом, пронизывая самые разные ее структуры[1012], в том числе область военной деятельности, к основополагающим элементам которой, безусловно, относится стремление к славе и престижу, представления о верности и чести, желание отличиться воинской доблестью[1013]. Более подробного рассмотрения, с этой точки зрения, заслуживает идеология славы, органически связанная с категорией «доблести» и уже в раннем Риме ставшая одной из важнейших социокультурных основ общества[1014]. В конкретизации нуждается и вопрос о том, какое место славолюбие, cupido gloriae, занимало в сознании самих солдат императорской армии.

Прежде всего обозначим основные характеристики римского понимания воинской доблести. Римская virtus, при всей своей многозначности, изначально, в силу исторических условий развития Рима, базировалась главным образом на военных компонентах[1015]. На это, кстати сказать, обратил внимание еще наблюдательный Плутарх, заметивший, что «среди всех проявлений нравственного величия (τῆς ἀρετῆς) выше всего римляне ставили тогда воинские подвиги, о чем свидетельствует то, что понятия нравственного величия и храбрости (τῆς ἀνδρεῖας) выражаются у них одним и тем же словом…» (Plut. Coriol. 1. 4) (пер. С.П. Маркиша). По своему происхождению и первоначальному смыслу virtus представляла собой всеобъемлющее выражение нравственного идеала правящей аристократии: обладать «доблестью» в категориальном смысле, так же как laus и gloria[1016], могли главным образом, если не исключительно, представители знати, boni. Но со временем, претерпев определенные трансформации и переосмысление, virtus становится общим «национальным» идеалом Рима[1017]. В армейской среде акцент тем более делался на военном характере доблести, которая практически отождествлялась с моралью как таковой, оттесняя на задний план даже такие понятия, как долг и служение отечеству[1018].

В своих военных проявлениях virtus считалась важнейшим фактором могущества и непобедимости Рима, основой всей его государственности. Такую воинскую доблесть, rei militaris virtus, красноречиво превознес Цицерон в речи за Лициния Мурену (Pro Mur. 10. 22): «Это она возвысила имя римского народа; это она овеяла наш город вечной славой; это она весь мир подчинила нашей державе. Все городские дела… находятся под опекой и защитой воинской доблести (bellicae virtutis)» (пер. В.О. Горенштейна). (Ср.: Cic. Phil. IV. 13; Verr. IV. 37. 81; Plaut. Amph. 75; 648–653; Casina. 87–88.) Аналогичная мысль звучит и в «Тускуланских беседах» Цицерона (I. 1. 2), где особо подчеркивается, что римляне обладают доблестью благодаря самой природе, а не науке или случаю (ср.: Onasand. Strat. Prooem. 4; Ios. B. Iud. III. 5. 1). По мнению римлян, исход любого сражения или войны преимущественно, если не исключительно, зависел от доблести воинов. Ливий называет ее в числе основных факторов, определяющих исход войны наряду с численностью войск, талантом полководца и удачей (IX. 17. 3), а в другом месте (XXXVII. 30. 6) прямо утверждает, что обычно на войне важнее всего оказывается доблесть воинов: plurimum tamen, quae solet, militum virtus in bello valuit. В критических ситуациях надежду на спасение может дать одна только доблесть (Caes. B. Gall. V. 34. 2), которая в таких случаях бывает эффективней обетов и обращенных к богам молитв (Liv. XXII. 5. 2). В своих речах к войску перед сражением, римские полководцы часто призывали воинов рассчитывать прежде всего на доблесть и находили, по-видимому, соответствующий отклик в душах солдат (см., например: Liv. XXXIV. 14. 3; XL. 27. 11; Tac. Agr. 33). Во всяком случае, римские солдаты в Британии перед решающим сражением с Каратаком в ответ на обращение своего командующего преисполнились, по свидетельству Тацита (Ann. XII. 35. 1), решимости и боевого пыла и восклицали: «доблесть все одолевает» (cuncta virtute expugnabilia). Характерно, что в подобных призывах эта доблесть иногда выступает как virtus Romana, как неотъемлемое качество римлян (Liv. XXXVI. 44. 9; Ios. B. Iud. III. 10. 2).

Античными авторами неизменно констатируется, что римская доблесть неотделима от воинской дисциплины, постоянных ратных трудов, выучки, опыта и организованности[1019]. Весьма характерно, что именно этими качествами римская доблесть противопоставляется боевому неистовству, отчаянной храбрости, физической силе и закаленности, коварству и хитрости варваров, а также теоретическим знаниям греков[1020]. Н. Розенштайн справедливо указывает, что ключевая доблесть римского легионера заключалась в том, чтобы исполнять приказы и любой ценой удерживать занимаемую позицию и место в строю. Первостепенное значение имела стойкость и дисциплина солдат, потому что исход сражения зависел не столько от индивидуальных действий бойцов, сколько от сплоченности и согласованного эффективного функционирования всех подразделений. Такое качество воинской доблести было результатом длительной каждодневной тренировки. Однако высшим проявлением личного мужества в Риме все же считалась готовность встретить опасность лицом к лицу в ситуации, когда это не вызывалось прямой необходимостью, и именно за это присуждались награды[1021]. Вряд ли такое положение дел, отмеченное Розенштайном для республиканского