Он засмеялся:

— А теперь я бросил преподавание, не печатаю статей, значит, не наращиваю свой рейтинг, не выступаю на семинарах, а сижу себе один и пишу книгу, на которую уйдет не меньше пяти лет и которую никто не будет читать.

— Тебе надо было со мной поговорить, — сказал Андерс. — Я бы пропихнул тебя на телевидение как минимум. И ты бы рассказал о своей книге с экрана.

— Как, интересно, ты бы это устроил? — спросила Хелена. — Сделав предложение, от которого нельзя отказаться?

— Даже у тебя нет таких контактов, — сказал Гейр. — Но все равно спасибо.

— Один ты остался, — сказал Андерс и посмотрел на меня.

— Карл Уве? — сказал Гейр. — Лузер на лимузине? Я так зову его с первого дня в Стокгольме.

— Ошибаешься, — сказал я. — С первой книжки прошло почти пять лет. Журналисты мне иногда звонят, это правда, но о чем они спрашивают? Слушайте, Кнаусгор, я тут делаю материал о писателях в творческом кризисе, не могли бы вы уделить мне немного времени? Или того хуже: тут такое дело, мы готовим материал о писателях — авторах одной книги. Таких полным-полно. У вас же одна книга вышла? Ну вот. Так я хотел узнать, есть ли у вас время поговорить со мной об этом? Какие у вас чувства по этому поводу? Пишете ли вы? Или не пишется совсем?

— Что я говорил? — спросил Гейр. — Плачется, рассекая на лимузине.

— Но у меня нет ничего готового! Я пишу четыре года, и ни-че-го!

— Все мои друзья — неудачники, — сказал Гейр. — Не в смысле всеобщей моды чувствовать себя обойденным удачей, а реально отъехавшие. Один всегда пишет в своих объявлениях на сайте знакомств, что обожает гулять в лесу и жарить сосиски на костре, а все потому, что у него нет денег на ресторан или кафе. В доме шаром покати. Абсолютно nada[57]. Другой, мой коллега по университету, втрескался в проститутку, угробил на нее все свои деньги, двести тысяч крон с лишним, оплатил ей пластическую операцию, чтобы у нее была грудь побольше, как он любит. Еще один завел винодельческое хозяйство в Упсале! Четвертый пишет диссертацию четырнадцатый год и никогда не напишет, потому что постоянно находится новая книга, которую он не читал, а должен бы. И он пишет и пишет, с головой у него все в порядке, но завяз. А в Арендале я знаю парня, который сделал ребенка девочке тринадцати лет.

Он посмотрел на меня и засмеялся:

— Не бойтесь, это не Карл Уве. Насколько мне известно, во всяком случае. И так далее и тому подобное. Мой друг художник, например. Одаренный, талантливый человек, но рисует только драккары и мечи и зашел так далеко вправо, что обратной дороги для него нет, и карьеры тоже. Драккары не самый годный билет в культурную жизнь.

— Меня, чур, в этот перечень не включай, — сказал Андерс.

— Нет, никто из нас для него не годится. Пока. Во всяком случае. Но у меня такое чувство, что все мы на наклонной плоскости. И сидим на обломках. Да, тут прекрасно, небо темное, полно звезд и вода теплая, но мы уже соскальзываем.

— Сказано очень поэтично и красиво, — ответила Линда, — но я так не чувствую.

Она сидела, положив обе руки на живот. Я поймал ее взгляд. Я счастлива, говорил он. Я улыбнулся ей.

Боже мой, через две недели у нас будет ребенок.

Я стану отцом.

За столом повисла тишина. Все перестали есть и сидели, откинувшись на спинку стула, Андерс с бокалом в руке. Я взял бутылку, привстал и долил всем вина.

— Надо же, как мы разоткровенничались, — сказала Хелена. — Сижу и думаю, что обычно никто так себя не ведет.

— У нас соревнование, — сказал я, поставил бутылку и большим пальцем смахнул стекавшую по горлышку каплю. — У кого дела хуже всех? У меня!

— Нет, у меня! — возразил Гейр.

— Я с трудом могу себе представить, чтобы мои родители вели вот такие разговоры со своими друзьями, — сказала Хелена. — Зато они жгли не по-детски, мы уже не такие.

— В каком смысле жгли? — спросила Кристина.

— Папочка мой — король париков в Эребру. Делает парики на заказ. Первая его жена, то есть моя мать, алкоголичка. Она в таком виде, что я почти к ней не езжу. А когда все-таки навещаю ее, потом прихожу в себя несколько недель. Но вторым браком папа снова женился на алкоголичке.

Она скривила лицо и как-то им подергала, точно изобразив отцовскую жену. Я видел ее один раз, на крестинах их ребенка, она была одновременно подтянутая и размякшая, Хелена часто прохаживалась по ее поводу.

— Когда я была маленькая, они шприцем добавляли спиртное в коробочки с соком, чтобы никто ничего не заметил. А однажды мы с мамой вдвоем поехали в отпуск, и она дала мне снотворное, заперла дверь снаружи и сбежала в город.

Все посмеялись.

— Но сейчас она гораздо хуже, чем была тогда. Монстр какой-то. Ест нас поедом, стоит нам у нее появиться. Думает только о себе, больше ничего для нее не существует. Все время пьяная и ведет себя отвратительно.

Она посмотрела на меня:

— Твой отец ведь тоже пил, разве нет?

— Да, — сказал я. — В моем детстве нет, он начал выпивать, когда мне было шестнадцать. А когда умер, мне было тридцать. То есть он пьянствовал четырнадцать лет. Он в прямом смысле допился до смерти. Но я думаю, что он к этому и стремился.

— А какие-нибудь смешные истории о нем расскажешь? — спросил Андерс.

— Не уверена, что Карл Уве готов так же смаковать свои неприятности, как ты чужие, — сказала Хелена.

— Нет-нет, все в порядке, — сказал я. — Мои чувства это уже никак не задевает. Не знаю, насколько оно смешно, но история такая: в самом конце он жил со своей матерью. Естественно, пил не просыхая. И однажды свалился со ступенек в гостиной. Видимо, он сломал ногу. А может, сильно вывихнул. Во всяком случае, он не мог сдвинуться с места и лежал на полу. Бабушка хотела вызвать скорую помощь, но он сказал нет. И дальше он там так и лежал, а она его обслуживала. Приносила еду и пиво. Не знаю, как долго это продолжалось. Несколько дней, наверно. Нашел его мой дядя. На том же самом месте, это точно.

Все засмеялись, я тоже.

— А какой он был, пока не спился? — спросил Андерс. — До твоих шестнадцати лет?

— Ужасный. Я его до смерти боялся. До мокрых штанов типа. Вот помню такой случай… Я в детстве обожал плавать, зимой ходил в бассейн, и это было главное событие недели. Но однажды я потерял там носок. Искал-искал, но не нашел. Носок исчез. Как же я испугался! Форменный же кошмар.

— Почему? — спросила Хелена.

— Потому что, если бы он узнал, мне бы не поздоровилось.

— Из-за носка?

— Ну да. Шанс, что он узнает, был небольшой, мне надо было всего лишь проскользнуть тихо в дом и надеть другую пару, но все равно всю дорогу до дома я дрожал от страха. Открываю дверь — никого. Начинаю разуваться, и кто приходит? Папа. И что он делает? Стоит и смотрит, как я разуваюсь и раздеваюсь.