Я не знаю, что ему ответить. Да, кажется, что-то жжёт в груди, но…

— Не знаешь и не отвечай, — улыбается он. — Господь есть любовь и есть свет. Я вижу в тебе свет. Много света. Больше, чем в других. Я скажу, а ты послушай. Ты пытал, а я не знал, что сказать и думал потом. И вот…

Я слушаю внимательно, даже хмурюсь, стараясь уловить каждое слово, каждый звук…

— Если Господь на тебя рассчитывает, — говорит священник, — значит не щади себя и делай то, что тебе предначертано. Будь воином Божиим, Воином Света! Целуй икону.

Он подаёт мне изображение Архангела Михаила. Я прикладываюсь.

— Не каждому такое выпадает. Только тем, кто может, в ком есть сила и сияние божьей искры. Значит в тебе есть, я чувствую. На каждого из нас у Него свой план. Если видишь чудо, смири душу и исполняй Его волю. До конца. Ты был ли воином?

— Было когда-то… — смущаюсь я, не зная, как объяснить, что было-то было, да не сейчас, а когда-то в… будущем…

— Это видно. Ну а раз воин, не отступай и иди до конца, пока не выполнишь своё задание или как там у вас? Приказ что ли? Снова и снова. Снова и снова… До самого конца…

— А какое у меня задание? — хмурюсь я. — Как понять-то?

— Это, сынок, — улыбается батюшка, — только ты знать можешь. Только ты. Идите детки, обвенчаю вас. Молоденькие такие. Я вам так скажу. Оставит человек отца и матерь и прилепится к жене своей, и будета оба в плоть едину. Поняли? То-то. Живите в любви. Ты, Наталия, слушай Георгия, а ты Георгий, люби Наталию. Давайте, вставайте сюда. Да поближе, чего, мнётесь, да вот сюда прямо… Бестолковые, как телята… Да не крутитесь…

— Ну что, — смеётся батюшка, когда всё заканчивается. — Довольны? Теперь того, изменять нельзя, ясно? Ну, ладно, знаю, вы не такие. Свет в вас. Вы хорошие, славные. Ну, давайте, ступайте. У Егорки-то дел небось не счесть. Надо с тьмой воевать.

— Чудной, — улыбается Наташка, когда мы выходим из храма. — Но добрый, да?

— Да, — киваю я.

— Знаешь, я сейчас стояла и думала… Ведь было бы очень нечестно, если бы вторая я жила вместо той девочки, вместо настоящей Мурашки. Правда же?

Я не знаю, Наташа. Где правда, где неправда. Честно, не знаю. Мне всех жалко и настоящую, и ненастоящую. Вообще всех. А раз так, какой из меня воин? Какой ещё воин Света! Действительно, просто этот священник не кто иной, как чудаковатый старик, который несёт всякие глупости.

— Правда, Наташ, — говорю я, — я тоже так думаю. Но, на всякий случай буду тебя беречь, чтоб ты вдруг ещё куда-нибудь не решила перенестись. Ищи потом…

Она улыбается:

— Муж, наклонись ко мне, пожалуйста. Прилепись к своей жене…

— А, — усмехаюсь я. — Понравилось про «прилепись»?

Она кивает. Я наклоняюсь и она меня целует. Крепко целует, с большой любовью.

Мои парни стоят рядом. Машина — на другой стороне улочки. И там тоже стоят парни. Тут везде мои парни. Я передвигаюсь, как глава мафии. Повсюду меня сопровождают люди в чёрном. Потому наверное, что я рыцарь, ой, как он, воин света. Я скептически улыбаюсь.

Беру Наташку под руку и веду к машине. Тут идти-то, буквально два шага. Но мы не успеваем сделать и одного из них, как вдруг налетает порыв ветра и срывает платок с Наташкиной головы. Срывает и несёт ввысь.

Платок взмывает, и я инстинктивно бросаюсь за ним. Поднимаю голову и поражённый наблюдаю за ярким солнечным лучом, прорезающим тучу и медленно спускающийся к моему лицу. Я замираю, заворожённый этим видением, и мне кажется, что все тоже смотрят туда же, куда и я.

И в этот момент из-за поворота, из-за каменного забора вылетает машина. «Рафик». «Рафик» с шашечками, маршрутное такси, наверное. Водитель жмёт на тормоз, но слишком уж поздно он нас заметил. Я вижу его искажённое испугом лицо. Оно приближается. Мне кажется, оно приближается очень медленно, но я не могу сделать ни одного движения и, оцепенев, смотрю ему прямо в глаза. До самого момента, когда наступает внезапная темнота…

— Эй, парень, ты совсем что ли!

Чья-то крепкая рука дёргает меня за ворот и буквально срывает с дороги в тот самый момент, когда сигналя, скрипя и отдуваясь, там, где я только что стоял, тормозит старый грузовик, гружёный лесом. Раздаётся скрежет и шипение, несёт бензиновым перегаром и валят клубы пара и дыма.

Охренеть! Я даже поначалу не обращаю внимания на матерящегося водителя, глядя на лупатого зелёного монстра. Это ж «Колхида», чудо советского автопрома. Но чудо не в том, что эта машина каким-то образом появилась здесь, а в том, что я её уже видел.

— Тебе жить надоело, олень, мля⁈ Я те щас рога поотшибаю, нах! — орёт знакомый мне водитель, высунувшись в окно и выдавая многоэтажную матерную тираду.

Водила выглядит подстать своему агрегату. На нём фуфайка и солдатская шапка без кокарды. Морда у него красная, широкая и небритая.

— Проезжай давай, разорался тут! — кричит мой спаситель, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на его.

Передо мной стоит парень лет тридцати пяти, в кожаной лётной куртке и лыжной шапочке. В детстве такие носили. Тёмно-зелёный орнамент, маленький помпончик на макушке. Чехословацкая, что ли. Выглядит, парняга как пугало, если честно.

— Ты чего на дорогу-то выскочил? — беззлобно спрашивает он. — Совсем ума нет?

— Да, чёт тупанул, Глеб Алексеич, — хмурюсь я.

Это ведь наш физрук.

— Тупанул? — переспрашивает он, будто не узнаёт.

— Ага, затупил, даже не ёкнуло ничего. Спасибо тебе. Сейчас бы от этой «Колхиды» меня отскребали.

— Погоди, а ты… Ты откуда меня знаешь?

— Глеб, ты прикалываешься? Ты у меня физруком был. Мы у Скачкова тренировались. У нас в школьном спортзале. Скачков уехал, ты остался.

— Странный ты какой-то, пацан, — с сомнением смотрит на меня этот Глеб. — Ты в какой школе учишься?

— Хорош хохмить! В шестьдесят второй. Закончил уже. Ты откуда взялся?

Выглядит он, надо сказать ошарашенно, будто чудо чудное увидел.

— Из школы как раз иду… — удивлённо говорит он

Он ведёт себя очень натурально, и совсем не похоже, что юморит.