белыми. Потом будешь за черных. Противник – иллюзия, любой враг – ты в прошлом или будущем, все ты, от себя к себе.

Если мы и бережем себя, то, как правило, лишь для кого-то. Других. Тех, кто говорит это кодовое «ради меня». Сделай это ради меня. С какой стати вроде бы, да?

А с самой простой. Я берегу себя для своей семьи. Во имя их счастья. Как и они берегут себя – во имя моего. Так если беречь себя для близких – это избавлять их от страданий, что я делаю ради тебя? Тебя, символа того неизменного и постоянного, что вообще есть в моей неоднозначной изменчивой душе?

– Надолго тебя хватит без отдачи с моей стороны? – такой вот, напичканной тьмой дурных сценариев бегства.

– Я вижу твои глаза. Вижу, как ты на меня смотришь, – как всегда самый честный импровизатор. Убираешь руку, но никуда не отходишь. – Я понятия не имею, что ты чувствуешь, но этот взгляд – уже нехеровая отдача.

– А если это все, что я могу? – Внутри дрожу и теряюсь.

– Я знаю, через что ты прошел. – Ровный голос глубже океана за спиной. Океана, о котором я забыл: вся вода для меня – лишь сто шестьдесят нашей общей. – И понимаю, что то, что ты мне позволяешь, это уже очень и очень много.

– Ты же понимаешь, что есть вещи, которые я не смогу тебе дать?

– Это какие же?

Пушистые волосы путаются в таких же пушистых ресницах. В твоих глазах я вполне могу рассмотреть себя. Может быть, даже вспомнить, что мой подбородок в краске. Что мое сердце в тебе, а твое – вот здесь – протянуто. Просишь взять. Упрямо, уперто, закостенело, настойчиво. Бери, говоришь, делай, что хочешь. Заверни в свою проблемную грудь, закрой своими шаткими ребрами.

И это мне говорят, что я не в своем уме. Остается только держать твой ясный неукротимый взгляд пару долгих секунд. А потом собрать изворотливый ответ:

– Вещи физического характера.

Ты держишься с секунду, прежде чем парировать колким замечанием:

– А кто только что предлагал мне секс?

Я отворачиваюсь, едва не цокая. А очень хочется. Поцокать и хоть раз тебя переговорить.

– Я понял, что тебе сложно, Итан.

Снова прячу губы в тонкой шерсти твоего шарфа:

– Да неужели… – бормочу под нос, возвращаясь глазами к обуви. Теперь уже к твоим черным совсем не поношенным кедам.

– Тебе неприятна идея поцелуев, потому что ты запомнил их как принуждение, – говоришь осторожно. Но внятно. Я понимаю и чувствую: ты не раз об этом размышлял. – Уверен, ты понимаешь, что насильственные поцелуи даже близко не стоят с теми, какие желаешь сам. Я могу показать, что все будет иначе, если ты привыкнешь ко мне и сам захочешь. – Ладони вдруг обхватывают мою голову. Бережно поправляют шапку. Ты заметил, что она сильно сползла на глаза. – Я хочу, чтобы ты узнал, что бывает по-другому. Что бывает приятно.

С какой стати вроде бы, да? А с самой простой. Скажи, чтобы получить тебя в дар, требуется иметь семь прожитых жизней? Так будет всегда? Это восьмая. А потом с девятой по пятнадцатую я буду один, и, только родившись в шестнадцатый раз, смогу встретить тебя снова? Или я

мог бы…

…мог бы все-таки взять твое сердце. И тогда в каждой следующей, начиная с девятой, ты обязательно будешь находить меня и спасать? Еще девятьсот девяносто два раза? А потом по второму кругу?

– Я знаю, что вызываю у тебя сексуальное влечение. Я это видел, – ты не останавливаешься, ты говоришь. А я смотрю на кеды, только на них. Образы не атакуют и не пугают, но я боюсь поднимать взгляд. Боюсь шевелиться. – И что тебе сложно трогать себя и ты не хочешь, чтобы это делал кто-то другой, я понимаю тоже. Если ты захочешь, эту проблему совсем нетрудно решить. Есть и другие способы… по этой части.

Не знаю, что ты делаешь со мной. Не знаю почему. И как. Тебе удается вот это.

– Не сомневаюсь, – я слегка приподнимаю подбородок, показывая губы, чтобы быстрее прикрыть растерянность язвительной маской, – что ты в них мастер, но мн…

– До того, как ты продолжишь гнуть эту линию предубеждений, – твой тон с легкой тенью наставлений, – должен напомнить, что прежде я ни перед кем не опускался на колени. Во всех смыслах.

Это. Это превращать брезгливого недотрогу, переполненного мерзкими образами прошлого и взрастившего в себе асексуальность, в маленького эльфа-подростка,

измазанного предательской краской щек.

– Все не так просто… – И я снова прячу пол-лица за теплой тканью с призраком твоих неувядающих формул.

– Ты можешь сесть на перила?

Твой вопрос обрушивается слишком неожиданно. Пугает машинально неизвестностью, невозможностью проследить логическую цепь.

– Не бойтесь, ваше высочество, – ты все видишь, стоит мне инстинктивно поднять голову из убежища и врезаться в твои глаза. – Просто сядьте.

Его высочество пугается на рефлексах. Осознанно тебя ни король, ни принц не боятся. Король бесстрашный по природе. А принц… С принцем еще проще. Он тебя любит.

Любит. Я это написал. Чернилами разговорчивой мысли. Немножко кровью. Немножко краской со щек. «Я его очень сильно люблю и люблю очень давно». Когда вернусь,

допишу.

А сейчас слегка подпрыгиваю и забираюсь, сгибая ноги, чтобы пятками опереться о кованые узоры. Поверхность узкая, но повязанная на поясе часть комбинезона – все равно что мягкая подушка. Ты совсем рядом. И легко успеваешь встать еще ближе, стоит мне только подпрыгнуть и развести колени. Ты мешаешь держать равновесие.

Поэтому машинально выпрямляюсь и цепляюсь за твою куртку на локтях.

– Держу.

Ты не врешь. Крепкие руки на моей талии не врут тоже. Как и глаза. Ты теперь ниже и смотришь, немного задрав голову, как-то пристально-пристально, слишком вдумчиво. А потом правая рука перемещается к вороту, и пальцы расстегивают первую пуговицу моей крупной джинсовки.

Я продолжаю цепляться за твои локти, стягивая ткань. Ты продолжаешь расстегивать пуговицы. Я ничего не боюсь. Только все равно дышу загнанно, обрывками, и все, что получается, это цепляться за твой неотвратимый взгляд. Он прямо в меня. Уравновешенный, стойкий, яркий. Он разговаривает. Укачивает. Что-то поет, убаюкивая.

Под полностью расстегнутую куртку не лезут ни ветер, ни соль. Все в стороне. Все неважно, кроме твоей ладони на моем животе. Она там выжидающе. Замерла, словно будущий отец возле беременной жены: ждет, когда кто-нибудь толкнется. Это так забавно, но мне не до смеха.

Ты перемещаешься взглядом по моим зрачкам, следишь, ловишь реакции. Собираешь серую ткань пальцами и тянешь вверх, высвобождая из переплетных рукавов