Язык не повернется сказать, что ты сдался. Даже в потоках интонации твоего голоса можно угадать непримиримое упрямство. Слово с губ вроде однозначное, но звучит как юридический прием проработки мелкого шрифта в договорах. Для тебя есть какая-то лазейка, и ты ее уже определил, и мне, конечно, не скажешь.

А мне необязательно знать. Лучше, если я никогда и не узнаю. Похоже, что я сдаюсь. Может, это в какой-то степени фатализм. Совсем немного. Ведь если я считаю тебя парой, а пара – это дар судьбы, тогда чем я не фаталист. Но это точно не цинизм в любой его форме. Я просто люблю тебя, Чоннэ. Я тебя люблю.

Я тебе себя дарю. Бери. Делай, что хочешь. Охраняй, подвергай опасности, тянись, отталкивай, смотри, отворачивайся, говори, помалкивай, трогай, пренебрегай, шепчи, кричи, зови, не отвечай. Если ты окажешься плодом моего воображения, я пойму.

Ты похож на фантастическое создание из мира королевств, ангелов и космических кораблей. А я – временный попаданец, нематериальная оболочка с перенесенным сознанием. Оказавшийся в твоем мире случайно. Где-то кто-то оставил портал открытым, и меня затянуло во время одной из ночных прогулок. А потом выплюнуло.

И ты, такой невероятный, добрый, нежный, теплый, потянулся зачем-то за мной, пережеванным, холодным, пугливым. Сюда. И пошел по пятам. Потом побежал. Нагнал. Сгреб в охапку и вот стоишь, не отпускаешь рук.

А я, все такой же пережеванный, холодный, пугливый, никак не пойму, когда этот дурман воображения закончится и кто-нибудь в белом халате скажет, что я тебя выдумал. Что я влюбился, и потянулся, и разрешил, и подпустил, и испытал первое сексуальное влечение к образу из своей головы. Что я решил покориться и сдаться не тебе, совершая личный переворот.

А снова, по сути, самому себе. Ничему не наученный, не испытавший твоей нежности, не познавший твоего упрямства, не коснувшийся твоих горячих рук. Всего лишь глотающий таблетки-стимуляторы и тонущий в море симуляций. И я… я сразу же возвращаюсь воспоминаниями в те далекие годы, когда, открывая глаза, видел над головой тот ледяной пугающий потолок и на соседней постели спала девочка, которая ни с кем не говорила, а в палате напротив – два мальчика, которые всегда испражнялись мимо унитаза.

Там пахнет болезнью, как и в любой другой больнице, но, пока ты ходишь, сама суть вещей вдруг становится холодна и неприветлива, словно не знакома тебе, как всем другим. Словно ты совсем не отсюда, и мир твой где-то в другом скоплении галактик, и большой вопрос, как это ты упал сюда, преодолев миллиарды парсеков.

И я часто смотрел и чувствовал ужасающую обреченность. Как если попадаешь на необитаемый остров и нет даже тени надежды, что кто-то сможет тебя спасти. А впереди еще много лет, которые, наверное, придется прожить, и вот ты сидишь и думаешь: как, если я уже сейчас едва переношу тошнотворные секунды тошнотворных часов в расписании каждого тошнотворного дня. Это страшные чувства. Смежные со страхом, терзают внутренними ножами, пока не начнешь лить слезы.

– Итан, – меняется все. Твой тон, твой взгляд. Движения твоего тела, – почему ты плачешь?

Я плачу по разным причинам. Как и все люди. За запертыми дверьми, на крышах, лестничных клетках, в театрах, автобусах, машинах.

– Я боюсь, что ты плод моего воображения, – как только срывается с губ, меня разливает еще больше, мерзкая щекотка пугливости разбегается по животу тараканами, – и меня снова положат в больницу, и я буду смотреть в потолок, и все, что ты мне говорил, все это просто… – мне тошно, когда голос сыреет и скулит, неприятно, что сразу же потею, и прискорбно, что по природе плакса, – …просто очередная фантазия. И тебя нет, и весь этот фруктовый запах – какой-нибудь освежитель для белья, или йогурт… или конфеты… – слова сыпятся сами, мокрые, соленые, барахтающиеся в шерстяных складках, – и ты, – ловящий каждое слово и сжимающий мне руки, – не упрямый, не наглый, и никто не зовет тебя Джеем, и нет мотоцикла, ничего нет, Чоннэ, я… и, когда я в следующий раз буду скучать, мне тебя нигде не найти глазами, понимаешь? – Наверное, я маниакально мечусь по твоим зрачкам: лишь бы найти за что ухватиться. – Потому что ты из моей головы. Ты ненастоящий, ты… и я тебя выд…

Нежные пальцы в резком поспешном движении от ладони к моему подбородку. Ярко и твердо, как раньше. Я всхлипываю.

Я замолкаю.

– Успокойся, медовый пряник, – глазами ты улыбаешься, а большой палец чертит контуры моих облизанных обветренных губ. – Вот он я, один на все альтернативные вселенные. – Настоящий? Живой? Материальный? – Реальнее некуда. И весь твой.

Правда-правда? Не диагностированный? Не выдуманный? Ты убираешь руку, а мои пальцы снова зудят, скулят, рвутся. Потрогать, убедиться. И вцепляются в отвороты расстегнутой куртки. Очень сильно. Вбирая притихшие слезы, вжимаясь костяшками в твою грудь. Чувствуют: настоящий. Живой. Материальный.

– А я говорил тогда, в первый раз, что ты начнешь по мне скучать, – притворяешься самодовольным, я вижу. Пытаешься сбросить вес моего лихорадочного драматизма. Отвлечь.

– Ты сказал, – шмыгаю носом и мотаю головой, поддаваясь, – что я боюсь, что могу начать. Ты не был так самоуверен.

– Не был. Но, как видишь, оказался чуть лучше тебя в пророчествах.

Я прячу улыбку в складках шарфа, одной рукой пытаясь стереть кислотный дождь со щек. Их холодит ветер и неприятно разъедает соль.

– Ты правда по мне скучаешь?

Правда – это роскошь. Я тебе ее дарю, не глядя:

– Постоянно.

Я уязвимый. Я беззащитный. Я безоружный. Шаткий и раздвоенный. Пугливый, беспорядочный, проблемный. Но я так устал тебе лгать.

– Итан.

Молчишь. Упрямый. Настырный. Терпеливый. Ждешь, когда я подниму голову. Глаза обнимают мои сразу же.

– Прошу тебя. – И тон в них такой же, какой на губах. – Подпусти.

Все риски в холодный океан под мерную рябь на туманное дно. Пусть затеряются. В конце концов, если суждено умереть добровольно, будет лучше, если из-за тебя. Все не так мерзко,

если из-за тебя. Если ради тебя. Во имя твоего счастья. И призрака надежды на мое.

– Подпускаю.

Остается позади океан, песок и потоки ветра, толкающие в спину. Чтобы я решился податься вперед, упасть щекой на твое плечо и закрыть глаза.

В абсолютной капитуляции.

21

1. Эмоции и чувства – разные вещи. Я могу быть грустным, недовольным, рассерженным, но люблю тебя и хочу быть с тобой в любом случае.

2. Ты можешь быть грустным, недовольным, рассерженным, но я люблю тебя и хочу быть с тобой в любом случае.

3 Вещи, детали, предметы не