Через несколько минут компания из трех человек шла по липовой аллее: впереди сторож, с зажатым в руке большим бронзовым ключом, за ним Фома Фомич, и замыкал эту процессию Кочкин. Шли недолго. У того места, где липовая аллея уходила влево, свернули на тропку.

– Так ближе! – пояснил запыхавшимся голосом сторож.

Вскорости вышли к целому ряду склепов. Сторож подвел к крайнему.

– Вот их усыпальница, – указывая на строение из бутового камня, напоминающее собой вход в подвал, сказал старик.

– Отпирай дверь, – велел фон Шпинне.

– Так там и нет ничего…

– А ты все равно отопри! – настаивал Фома Фомич.

Кочкин тем временем пошел и положил букет, который он все это время нес в руках, на какую-то чужую могилу. Сторож, держа перед собой ключ, как лозоход, направился к железной, в частых шляпках заклепок двери. Но подойдя, остановился и принялся ее рассматривать, потом тронул пальцем замочную скважину…

– Тут вона что…

– Что? – шагнул к нему фон Шпинне.

– Масло! – сказал сторож и показал начальнику сыскной испачканный палец.

– И петли тоже смазаны! – проговорил Кочкин и коснулся рукой навесов.

– И кто же это их смазал? – спросил Фома Фомич, резко развернувшись к старику.

Тот опешил, не зная, что сказать, только шевелил губами да тужился придумать объяснение.

Кочкин почти насильно забрал у сторожа ключ, вставил в замочную скважину и два раза повернул. Замок открылся без задоринки. Дверь тоже отворилась без скрипа. В рассеянном свете, который проникал в усыпальницу через два небольших оконца и открытую дверь, можно было увидеть совершенно новый, с иголочки дубовый гроб. Он стоя на каменном постаменте и тускло поблескивал лаковыми боками.

– Поторопился ты, Меркуша, цветы на чужую могилу положить, – тихо заметил фон Шпинне.

– Так я сейчас… – начал Кочкин, но Фома Фомич остановил его.

– Не стоит! – и продолжил, уже обращаясь к сторожу: – Я так понимаю, что ты, старик, ничего об этом не знаешь?

Сторож стоял ни живой ни мертвый и только неистово крестился. Чтобы вынуть его из этого религиозного экстаза, фон Шпинне схватил старика за руку и, не церемонясь, оттащил от распахнутой двери.

– Ну, как так получилось? – спросил тихо начальник сыскной, но лучше бы он кричал, в голосе полковника потрескивала огромная сила, напоминающая электрический заряд. Сторож хлопал глазами и молчал, потом поднял плечи и опустил их, тем самым показывая, что «ничегошеньки» не знает.

– Мы сейчас уедем, – строго глядя на сторожа, начал Фома Фомич, – а ты будешь здесь стоять и сторожить, чтобы ни одна, ты слышишь, ни одна живая душа сюда не входила!

– Так, может, запереть? – спросил Кочкин.

– Не надо, пусть все остается так! Дверь только прикрой от случайных любопытствующих.

Фома Фомич высадил Кочкина на улице Пехотного Капитана и велел тому подобрать инструмент, для того чтобы снять крышку гроба, а сам помчался к губернатору. Протопопов, выслушав начальника сыскной, велел секретарю выписать разрешение на эксгумацию. В графе о принадлежности могилы было записано – «неизвестно».

Спустя полтора часа эксгумационная команда, в числе которой были фон Шпинне, Кочкин с топором, два агента сыскной полиции, товарищ прокурора, следователь Алтуфьев и доктор Викентьев, на нескольких пролетках прибыла на кладбище.

Морально раздавленный событиями сторож только кланялся и моргал ополоумевшими глазами. Его отвели в сторону и велели ждать. Сказали, что потом накажут.

Товарищ прокурора угрюмо молчал, Алтуфьев ходил взад-вперед и что-то неразборчиво бормотал. Доктор стоял, держа саквояж перед собой обеими руками. Глаз его не было видно за стеклами пенсне. Одного из агентов Кочкин послал за понятыми. В понятые, как только узнавали для чего, никто не хотел идти, нашлись лишь два подвыпивших мужика.

Когда все было готово, начальник сыскной велел открыть крышку. Но это оказалось непростым делом. Она была заколочена на совесть. Агентам пришлось попотеть. Один даже изорвал ладонь в кровь. Но тем не менее приказ был выполнен, крышку оторвали «с мясом». И только ее подняли, тут же пахнуло разложением, все пространство склепа мгновенно заполнили сладко-липкие миазмы мертвечины. Все, кто находился рядом, принялись закрывать носы – кто рукавом, кто платком. Понятых, двух поначалу хорохорящихся мужиков, попросили подойти поближе и заглянуть в гроб. Но они оробели. Пришлось применить силу.

– А что делать-то нужно? – громко спрашивал один из них.

– Только посмотреть, – зло шипел Кочкин. – А потом подтвердить увиденное…

Тело, лежащее в гробу, уже активно разлагалось, но все же в нем без труда можно было узнать городского голову Скворчанского. Он лежал на боку, босой, в шелковом, изорванном на груди халате и исподнем. На что все обратили особое внимание, так это что гроб изнутри был обит толстым слоем войлока.

Доктор Викентьев, приложив к лицу платок, бегло осмотрел тело и, выйдя из склепа, сказал, ни к кому не обращаясь:

– Когда его засунули в гроб, он был живой! Жил несколько дней. Он даже испражнялся. Если бы его нашли раньше…

– Если бы да кабы, – проговорил Кочкин.

Новость о том, что Скворчанского похоронили заживо и что он несколько дней жил в заколоченном гробу в собственной же усыпальнице, всколыхнула тихий губернский город Татаяр. Новость кипела, пенилась, обжигающими брызгами разлеталась по сторонам, обрастала новыми невиданными подробностями и фактами. И город кипел вместе с ней. Казалось, что этому не будет конца, но… начальник сыскной полиции барон фон Шпинне остановил поток слухов и домыслов, заявив во всеуслышание, что знает, кто это сделал, и завтра утром сообщит имя злодея.



Глава 40

Это называется – справедливость!

Вначале для своего объявления Фома Фомич хотел пригласить в сыскную всех влиятельных губернских чиновников: губернатора Протопопова, прокурора Клевцова, товарища прокурора Иноземцева, полицмейстера Свища, шефа губернского жандармского корпуса полковника Трауэршвана, председателя суда, кого-нибудь из городской управы… Но, глядя на свой кабинет и примеряясь, сколько народу в него может войти, решил этого не делать, а ограничиться лишь только губернатором.

Еще не пробило и десяти утра следующего дня, а экипаж Протопопова уже въезжал на улицу Пехотного Капитана и остановился у особняка сыскной полиции. Губернатор сам открыл дверцу и без посторонней помощи выбрался на тротуар. Он строго-настрого запретил и кучеру, и охраннику лакействовать перед ним. Пусть это все останется в прошлом.

Губернатора встретили внизу и проводили в кабинет начальника сыскной, где Фома Фомич вышел из-за стола и шагнул навстречу высокопоставленному гостю.

Протопопов пожал руку полковнику и осмотрелся: в кабинете начальника сыскной все было как и прежде, за исключением одного – в углу стояла раздвинутая лаковая ширма, которой тут раньше не было да и не