вы, в таком случае, объясните вот это? – Человек в шинели встряхнул в руке стопку бумаг с печатями.

– Но это же румынские бумаги! – улыбнулся Бретьяно. – Когда мы жили там, они были нужны, а…

– То есть, вы признаёте, что являетесь гражданином Румынии? И у вас с вашими братьями – румынские паспорта? И на территории Советского государства находитесь незаконнно? Как давно вы занимаетесь шпионажем?

– Незаконно?!. Господин начальник, мы же цыгане! Цыгане! Мы везде находимся законно!

– Пройдите в машину, товарищ Ботошани. – отрывисто велел человек в шинели. – И вы все, товарищи, тоже. Разберёмся в отделении.

Бретьяно повернулся к перепуганным цыганам. Вполголоса сказал:

– Чи трубул те цыпин, ромняле. Аме авиляс декусарэ[72].

Потрясённые люди молчали. Сощуренные против солнца глаза «барона» обежали табор: палатки, костровища, сваленные в кучу листы меди, пирамиду из котлов и кастрюль, переносные меха, бутыли с кислотой… Коричневое от солнца, словно выдубленное лицо Бретьяно было спокойным, как всегда. Он отвернулся и не спеша пошёл к машине вслед за братьями и сыновьями. Один из милиционеров волок, сгибаясь, ведро с монетами. Второй бережно, как ребёнка, нёс кожаную сумку с золотыми украшениями. В небе тяжело, угрожающе зарокотало, и первые капли упали в мягкую, серую пыль перед палатками.

Вечером над маленьким табором стоял вой. Выла Чамба, сидя перед разорённым шатром. Заливались слезами её дочери и невестки. Кричала, как раненое животное, распластавшись в пыли и вцепившись себе в волосы, Бируца – жена Милоша. Ей вторили жёны Цыно и Михая. Растерянные мужчины кое-как пытались обсудить случившееся. Никто не знал, как лучше поступить. Такой напасти на табор ещё не сваливалось никогда.

– Какого только чёрта нас сюда принесло? – ожесточённо тёр затылок Букуро. – Всюду господа брали, и хорошо брали, разорви их черти… Но чтоб вот так?! Забрали бы золото, чёрт с ними, но за что людей-то взяли?!

И снова никто не мог ему ответить.

– Может быть, отпустят? Может быть, разберутся? – неуверенно сказал кто-то. – Да какие из нас воры? Да шпивоны ещё… Нам же заказ от завода дали, вон они, жбаны – стоят! Листы медные, по бумагам принятые… Йошка наш всё им подписывал! Все печати есть! Может, опять перепутали с кем-то? Мы же все для гаджен на одно лицо! Помните, как в Тирасполе к нам лошадей краденых искать приходили?!

– Золота всё равно не вернут… Плакали дукаты!

– Да уж тут хоть бы люди живы были, дурак! Золота ещё нажить можно! Девлале, девлале-е-е… И за что такая напасть? Таких уважаемых людей забрали, таких цыган… Никогда такого не было! Нигде! Черти нас сюда принесли, надо уходить! Уходить, покуда всех не забрали! С бабами и детьми! Прямо сейчас сворачиваться!

– Куда ты собрался, пустая голова? А вдруг наших выпустят?! Вдруг Бретьяно договорится? Должны же начальники понимать!.. Что мы – в самом деле конокрады или бандиты какие-нибудь?! Какой из Бретьяно шпивон, когда у него все руки кислотой сожжены?

Над табором уже спустилась ночь и между палатками дымными, страшными языками пополз туман, когда к взволнованному кругу цыган подошёл Йошка. Присев на корточки у костра, он некоторое время слушал разговор других мужчин. Затем негромко, глядя в огонь, сказал:

– Я схожу к начальникам, щявале. Поговорю с ними.

Все разом умолкли и повернулись к Йошке. Минуту на него смотрели потрясённо, не веря. Затем невесело, пренебрежительно рассмеялись:

– Ошалел, дурак? Куда тебе… Уважаемые люди ничего не смогли сделать, а ты тут выперся, король-господарь! Совсем сдурел? Ещё и тебя до кучи заберут! Тоже, скажут, шпивон…

– Нет, щявале, он к начальнику войдёт, кулаком по столу стукнет, закричит: освободите моих людей! – и тут же всех выпустят!

– Ну да! Ещё и в ножки поклонятся! Наш Йошка-то – всем начальникам гроза! Все перед ним строем ходят, а как же! «Барон», чтоб ему пусто было…

Йошка молчал. Сидел перед костром на корточках, смотрел в бьющиеся языки пламени, слушал привычные насмешки. Чуть заметно улыбался. Молчал.

Мало-помалу смех начал смолкать.

– Да может, и чёрт с ним, щявале, пусть идёт? Всё равно кого-то посылать надо!

– Да пусть пойдёт, поговорит – жалко, что ли? Язык есть, нехай мелет…

– Иди, Йошка! Постарайся! Авось и впрямь послушают!

– Пусть идёт, щявале! Он газеты читать умеет, знает, как с этим русским начальством надо! Пусть скажет там, что мы – не шпивоны!

– С пустыми руками не пойду, – предупредил Йошка. – Начальство с пустыми руками ни о чём не просят: сами знаете. Собирайте, у кого что есть. Отнесу господам, поклонюсь. Может, и получится что-нибудь. А не хотите – идите сами! И поважней меня люди есть. – Он поднял голову, посмотрел на встревоженные лица цыган. Усмехнулся. Встал и ушёл не оглядываясь.

Наутро Йошка собрался в город: «выручать наших». Он приглашал идти с собой и других цыган, но все до единого отказались: было слишком страшно. Йошка коротко, презрительно пожал плечами, сразу став как будто даже выше ростом. Он стоял у своего шатра, а перед ним на траве лежал расстеленный платок с золотыми монетами и женскими украшениями, которые собрали по всем палаткам. Патринка увидела лежащую сверху золотую розу в рубиновых брызгах росы: любимую подвеску Анелки, подаренную ей мужем. Йошка аккуратно завязал платок, сунул свёрток в карман, надвинул на лоб шляпу – и, не оборачиваясь, зашагал по пыльной дороге. Цыгане, сгрудившись у обочины, провожали его взглядами.

– Зря мы это сделали, щявале, – грустно сказал Букуро. – И золотишко последнее пропадёт, и дурака этого в тюрьму посадят.

– Так и невелика потеря, морэ, – сквозь зубы возразили ему. – Что мы – бабу его с дочками не прокормим? А узнавать, как дела, кому-то всё равно надо.

– Ну, дай боже… Поглядим.

Йошка вернулся в табор поздним вечером – и не один. С ним пришёл Стэво – испуганный, молчащий, с оборванными пуговицами, без шляпы. Его сразу же окружили цыгане. Рыдающая Чамба вцепилась в сына намертво. Хором заголосили сёстры, тётки, невестки. Мужчины обнимали парня, хлопали по плечам, жадно просили рассказывать: что было? Что с ним делали? Что хотели начальники? Где отец, дядьки, старшие братья? Скоро ли их отпустят? Но ни про отца, ни про других Стэво ничего не мог рассказать. Целый день их всех продержали в камере. По одному уводили, спрашивали какую-то чепуху о том, сколько дани они берут с каждой семьи, кого и когда убили за неповиновение, как им удалось набрать ведро золота, кто и как выходит на связь с румынской разведкой… Стэво ничего не понимал, не знал, что отвечать, честно говорил, что всю жизнь