Последний 1-й секретарь МГК Юрий Прокофьев пишет, что «это единодушие стало неожиданностью и для самого Ельцина. Он, ошеломленный, весь почернел и уже не мог ничего говорить».

(Сам Прокофьев выступал еще пламеннее прочих, жалуясь, как несправедливо с ним обошлись. Эти стенания произвели на Горбачева с Лигачевым благоприятное впечатление. Через 2 года Прокофьев займет просторный ельцинский кабинет)

Прокофьев, разумеется, лукавит. «Почернел» Борис Николаевич вовсе не от «единодушия», или, точнее, не столько от него, сколько от баралгина, которым щедро обкололи его врачи. Обычно препарат этот действует, как болеутоляющее, но в больших масштабах он вызывает торможение мозга.

«Доктор влил в[220]Ельцина почти смертельную дозу баралгина, — вспоминал позднее Александр Коржаков, находившийся в палате рядом с шефом все дни. — Борис Николаевич перестал реагировать на окружающих и напоминал загипнотизированного лунатика. В таком состоянии он и выступил. Кратко и без бумажки. Когда же прочитал в газетах произнесенную на московском пленуме речь, испытал шок. Отказывался верить, что всю эту галиматью произнес с трибуны лично, без подсказок со стороны».

А. Коржакова трудно упрекнуть в пристрастиях к своему бывшему «патрону», — скорее наоборот — его книга воспоминаний буквально нашпигована негативными оценками жизни и деятельности Б. Ельцина. Тем не менее пассаж про «загипнотизированного лунатика», совершенно не соответствует физическому состоянию Б. Ельцина, который внимательно слушал выступающих, совершенно адекватно дал им оценку в своем ответном выступлении, содержательную часть которого «галиматьей» никак назвать нельзя.

И не то чтобы Коржаков выгораживал патрона. Просто он мог попасться на ту же ельцинскую удочку, на каковую попались все остальные его сподвижники и поклонники. Коржаков ведь не присутствовал на самом пленуме, а, значит, детали его знает исключительно со слов своего патрона.

Это очень удобная отговорка: публичное покаяние, мол (второе, кстати, по счету), произошло не по причине его слабости и лицемерия, а из-за козней врачей — вредителей. Обкололи бедолагу. Затормозили сознание. Превратили в этакого биоробота. Типичные убийцы в белых халатах!

Впрочем, позднее А. Коржаков поменял свою точку зрения на это событие:

«На пленуме МГК я, действительно, не присутствовал. Обо всем знал со слов Ельцина. Он утверждал, что его обкололи, ничего не соображал. А тут, оказывается, все так гладко и благопристойно! Одно слово — сказочник». Постфактум Коржаков напоминает, что и свое «мифологическое» выступление на пленуме ЦК КПСС, где согласно народной легенде он публично «пропесочил» уже изрядно всем надоевшую Раису Максимовну, Ельцин подтверждал:

«Про пленум он сам рассказывал, что всех раскритиковал, разнес в пух и прах. Я, мол, Райку вывел на чистую воду… «Я их там!!! Горбачева чуть инфаркт не хватил!» И мы ему, действительно верили. Доклада-то нигде не печатали. Я его прочитал только сейчас, в рукописи. И вправду: ничего особенного здесь нет!»[221]

Напомним, что не сказал сам «больной» о своей «сумбурной» речи на пленуме МГК партии:

«Если бы я не был под таким наркозом, конечно, начал бы сражаться, опровергать ложь, доказывать подлость выступающих — именно подлость! С одной стороны, я винил врачей, что они разрешили вытащить меня сюда, с другой стороны, они накачали меня лекарствами так, что я практически ничего не воспринимал…»

Итак, запомним: Ельцин, точно унтер-офицерская вдова, принародно выпорол сам себя, потому как ничего не «воспринимал» и был зомбирован. Доклад при этом, если верить Коржакову, произнес он без бумажки. Говорил он не более пяти минут, без шпаргалки, с ходу, произнеся фактически осмысленную, связную речь, да еще со ссылками на предыдущих ораторов. Причем речь — весьма грамотную, с необходимым самобичеванием, извинениями славословицами в адрес дорогого Михаила Сергеевича, «авторитет которого так высок в нашей организации, в нашей стране и во всем мире»[222].

Впрочем, не пора ли ознакомиться с этой речью («галиматьей»), приведем ее полностью в соответствии со стенографическим отчетом:

«Я думаю, нет необходимости давать здесь себе оценку, поскольку мой поступок просто непредсказуем (здесь и далее выделено мной — А. К.). Я и сегодня, и на пленуме Центрального Комитета, и на Политбюро, и на бюро горкома, и на нынешнем пленуме много выслушал того, что я не выслушивал за всю свою жизнь. Может быть, это явилось в какой-то степени причиной того, что произошло.

Я только хочу здесь твердо заверить и сказать, Михаил Сергеевич, вам и членам Политбюро и секретарям ЦК, здесь присутствующим, и членам горкома партии, всем тем, кто сегодня на пленуме горкома, первое: я честное партийное слово даю, конечно, никаких умыслов я не имел и политической направленности в моем выступлении не было.

Второе: я согласен сегодня с критикой, которая была высказана. Наверное, товарищ Елисеев (ректор МВТУ им Баумана — М. К.) сказал правильно — если бы это было раньше, то было бы на пользу.

Я должен сказать, что я верю, убежден по-партийному абсолютно в генеральной линии партии, в решениях XXVII съезда. Я абсолютно убежден в перестройке и в том, что как бы она трудно ни шла, она все равно победит. Другое дело, что она, и в этом тогда действительно у нас были разные нюансы ее оценок, она по разным регионам и даже по разным организациям идет по-разному. Но, конечно, я в перестройку верю, и здесь не может быть никаких сомнений. Я перед вами, коммунистами, проработавшими два года вместе в партийной организации, заявляю абсолютно честно. И любой мой поступок, который будет противоречить этому моему заявлению, конечно, должен привести к исключению из партии.

В начале прошлого года я был рекомендован Политбюро и избран здесь на пленуме первым секретарем горкома партии, формировалось бюро. И надо сказать, бюро работало очень плодотворно. Сформировался исполком Моссовета, в основном я имею в виду председателя, его заместителей, которые, конечно, и это отмечали многие, стали заниматься конкретной работой. Но, начиная примерно с начала этого года, я стал замечать, что у меня получается плохо.

Вы помните, мы на пленуме городского комитета партии говорили о том, что надо каждому руководителю, если у него не получается, тогда честно сказать, прийти и честно сказать в свой вышестоящий партийный орган, что у меня не получается. Но здесь, конечно, была тоже тактическая ошибка. Видимо, это было связано с перегрузкой и прочим. Но оно действительно стало получаться у меня, я не могу сказать про все бюро, стало получаться в работе хуже. Сегодня, пожалуй, наиболее четко это выразилось в том, что легче было давать обещания и разрабатывать комплексные программы, чем затем их реализовывать. Это, во-первых. И, во-вторых, именно в этот период, то есть в последнее время, сработало одно из главных моих личных качеств — это амбиция, о чем сегодня говорили. Я пытался с ней бороться, но, к сожалению, безуспешно.