теней густого ельника, на противоположный край нашей полянки, материализуется лисица! Светло-рыжая, крупным планом, она стоит в поле моего бинокля…

Медленно поворачивая голову, лисица осматривает пространство полянки…

Через минуту, не заметив ничего интересного, она лёгкой рысцой, трогается с места. Беззвучной тенью, лисица скользит между серыми колоннами пихтовых стволов, по границе полянки…

Ни малейшего звука! Я усиленно смаргиваю, в бинокль. Мне начинает казаться, что это – просто белёсый клок тумана, ленивой змейкой, струится над землёй…

Бело-рыжим привидением, лисица плавно проплывает мимо нас, по другой стороне полянки и растворяется в зелёном мареве ельника…

Я улыбаюсь в бинокль. Я тихо радуюсь – мне посчастливилось увидеть ещё одну картинку из лесной жизни.

– Саня! – едва слышно, шепчет Михаил, – Видел? Рыжая бестия… Появилась – словно из воздуха! И испарилась – будто её и не было!

– Ага! – шепчу я, в ответ.

Поднимаемся с валёжины и мы. Также беззвучно, мы убираемся с полянки. У нас – тоже, свои дела…

Под потолком, вдоль длинной, фасадной стены верхнего Тятинского дома, горизонтально прибита длинная доска, имитирующая полку. Люди, выходящие отсюда в цивилизацию, выставляют на эту полку лишний хлеб. Не в кусты, ведь, его выбрасывать?! Кто – булку, а кто и три… Уже второй год. Так и стоит, под потолком, целый ряд, закаменевших в железо, булок хлеба! Никому они, не нужны, никто их, не ест. Его не угрызть зубами. Даже, при всём желании… Эти булки не разрезать ножом. И топором, их – не расколоть. Булка колется в разных направлениях, на крупные куски, как каменный уголь. В отсутствие людей этот хлеб не трогают, даже вездесущие крысы! Этот хлеб, люди – не бросают своим собакам… Потому что это – не еда. Эти булки выкинуть бы из дома. Да жалко, как-то…

Мы, с Дыханом, уже давно базируемся в верхнем доме на Тятино. День за днём, мы обрабатываем район Тятиной и Ночки. Снаряжения у нас – никакого. Мы – дикие. Мы спим на голых металлических койках, без матрацев и одеял. У нас есть два брезентовых палаточных тента, весной служивших внутренней перегородкой дома. Просто, вечером, мы заворачиваемся, каждый – в свой брезентовый палаточный тент.

Ночью, каждый из нас похож на брезентовый кокон, лежащий на голом железе солдатской койки. Я вам ответственно скажу – брезент совершенно не греет! Через него, я всю ночь чувствую металлический холод коечной сетки! Но, мы в лесу не отдыхаем, мы здесь, работаем…

И по продуктам, у нас – тоже, полный крантец. И я как-то обратил внимание на этот, длинный ряд закаменевших булок хлеба, под потолком. Через несколько дней «пробных испытаний», мы с Дыханом отшлифовали «технологию потребления» этого хлеба…

Тятинский дом. Скоро вечер. Как всегда, только что вернувшиеся из леса, уставшие и голодные, мы первым делом растапливаем печку.

– Сань! Заряди хлеб, распариваться! – просит Дыхан, ставя кастрюлю под кашу, на печную плиту.

И я шагаю в наш тамбур, за ножовкой. Поставив стул, я достаю с полки, под потолком, каменную булку хлеба, грохаю её на этот же стул и начинаю её пилить.

– Ддррыынь! Ддррыынь! Ддррыынь! Ддррыынь! – зубья ножовки звенят по булке, как по мамонтовой кости!

Но, я – упорен! И я умею пилить…

Через пару минут, я держу в руке поперечный спил каменной булки хлеба, в два пальца толщиной. Я кладу два таких спила на сковородку. На сковородку умещаются ровно два спила! Но – не прямо на её днище, а на два деревянных «карандаша», в сантиметр толщиной. Ставлю сковородку на плиту печки и выливаю на днище сковородки кружку воды. И закрываю сковородку крышкой.

Всё! К моменту готовности каши, у нас будет мягкий и даже, душистый хлеб! Только одно, маленькое уточнение – один раз распаренный, этот хлеб нельзя оставлять на утро! Если, этот хлеб высохнет снова – это железо уже никак не распарить! Нами проверено…

Озеро Вильямса давно притягивало к себе внимание сотрудников нашего заповедника. На карте Кунашира, оно обозначено крохотной подковкой, в самых верховьях речки «Птичья», под хребтом Докучаева. Не удивительно, что этот участок острова, до сих пор, представляет собой обширное «белое пятно». Ведь, с запада и севера он закрыт от изредка посещаемого людьми, побережья острова, хребтом Докучаева, а с юга – могучим конусом вулкана Тятя. «Внутренняя земля» – как сказал Дыхан.

Подумать только! Никто из окружающих нас людей – не бывал там! Никто, вообще, не может сказать, что там! Местность, пейзаж, который никто не видел! Настоящее белое пятно! Сейчас, в наши дни! В век машин и самолётов! Большей интриги – трудно себе представить! В моём воображении, это озеро рисовалось сказочно дремучим и сказочно лесным…

Тятино. Пятое июля. Видимо, спартанская обстановка стимулирует рождение оригинальных идей.

– Сань! Давай, сходим на Вильямса? – предлагает мне вечером, Дыхан, из своего брезентового кокона, – Интересно глянуть, что там такое.

Я – вольный стрелок, я к месту не привязан.

– Давай! – загораюсь я, – Меня – всю жизнь влечёт неизведанное.

Сказано – сделано. Программа нашего похода – «день туда, день обратно». Утром, мы наскоро едим, запихиваем в рюкзаки по своему брезентовому тенту. Берём две консервные банки ставриды. Других консервов у нас нет! Риса – на одну кашу, два солдатских котелка, сахар, чай и две ложки. И выходим из дома. Идём, можно сказать, налегке – к нашей повседневной, лесной экипировке добавились, всего лишь, небольшие рюкзаки.

Мы ходко проходим по смотровой тропе, над речной долиной Тятиной, первые три километра пути. Дальше – тропы нет. И мы входим в, уже поднявшиеся выше человеческого роста, лопуховые джунгли. В них – есть смысл двигаться только друг за другом. Теперь, я ничего не вижу, кроме равномерно покачивающейся из стороны в сторону, широкой спины высокого Дыхана…

Всё-также раздвигая лопухи руками, мы обходим, по границе речной поймы, массив хвойника мамашиного языка.

Дальше – по надпойменной террасе, двигаться вообще невозможно! И мы круто сворачиваем влево, в пойму, к речке…

Вот и вода блестит сквозь лопухи! Это – рукав Тятиной. Мы вываливаемся, в своих болотниках, прямо в воду! Смотрим вправо, вверх по течению, смотрим влево – вниз по течению…

Ручей течёт влево. Там, в конце этого, узкого лопухового тоннеля, по которому шумит ручей, ощущается ширь речного переката. Там речка. Мы трогаемся в ту сторону.

– Мандаринка! – вдруг кричит Дыхан, – Саня! Утка мандаринки! Вниз, через перекат, проскочила!

Разбрызгивая воду болотниками, мы бросаемся по мелкому и широкому ручью…

Выскакиваем из тоннеля! Это берег речки. Здесь – шум большой воды! Здесь – ширь пространства. Но, никакого движения! Выскочив вторым, я уже не замечаю никакой утки.

– В тот рукав улетела! – Михаил показывает на отвилок, уходящий от речки за баррикадой большого завала, на противоположной её стороне.

Мы