другой на чай. Под котелками разводим маленький, рабочий костерок…

Всё. Теперь можно, наконец, расслабиться. Мы садимся на наши, туго скатанные брезентовые тенты, ближе к костру. Стягиваем с ног болотники…

Ноет, словно побитое, тело. Мы молча сидим, бездумно уставившись на жёлто-красные языки пламени…

Вокруг стремительно темнеет и языки костра, яркими бликами, играют на наших лицах, глянце кожистых листьев обступившего нас бамбука, длинных, тёмно-зелёных кисточках кедрового стланика…

Я просыпаюсь от холода! Выглядываю из своего брезента – кругом уже серо. Значит, наступает утро. Утром, я всегда лёгок на подъём. Я поднимаюсь на ноги и осматриваюсь:

В природе разлита предутренняя тишина и абсолютный покой. Плотная пелена утреннего, сырого тумана скрывает окрестности.

– Шшшшшшшш… – монотонно шипит речка, в своём овраге.

Наш костёр давно прогорел. Дыхан всегда более морозостоек, чем я. Вот и сейчас! Он не подаёт признаков жизни, закрутившись в свой брезент. Большим зелёным коконом, он лежит, почти съехав ногами в кострище.

– Пусть спит, – решаю я.

– Бррр! – зябко передёрнув плечами, я, босиком, прокрадываюсь к кострищу…

Вот и первый, неуверенный дымок, заструился в воздух. Его густая, белая лента, извивающейся змейкой ныряет вниз, в овраг звенящей на все лады струями, речки…

Тяги совсем нет. Воздух, буквально, стоит!

– Нужно подуть, чтобы разгорелось получше, – понимаю я.

Опустившись перед костром на четвереньки, я набираю полную грудь воздуха и опустив лицо на уровень земли, начинаю медленно и длинно поддувать струйку воздуха в угольки…

– Бу-ухххх!

Тяжёлый грохот фонтана воды, от упавшей в воду тяжёлой туши, словно кипятком ошпаривает мне спину! Взвившись над кострищем, я бросаюсь через Дыхановский кокон, навстречу грохоту. Там – перед речкой, на ёлке висят наши ружья! В несколько бешеных прыжков, я покрываю это расстояние. Схватив своё ружьё, я весь обращаюсь в слух…

Однако, кругом всё тихо.

– Шшшшшшшш… – монотонно шипит и бурлит речка…

– Фу, ты, блин! – обмякаю я, сердце бешено прыгает в самом горле.

– Оч-чень классный способ пробуждения! – приходит мне в голову, саркастическая мысль.

Кругом всё тихо. Я вешаю ружьё обратно на сук. Осторожно ступая босыми ногами, я тихо возвращаюсь к лагерю. При каждом шаге, ноги больно накалываются на острые «пеньки» срезанного нами вчера, бамбука.

– Ух! Ой! Сво-лочь! – кривлюсь я, дёргаясь от болезненных уколов, – А, туда летел – даже не заметил!.. Надо было в сапогах спать!

Но, не успев развить свою мысль до конца, я замираю на полушаге и с удивлением рассматриваю кокон, так и не проснувшегося, Дыхана.

– М-м-да! – наконец, я выговариваю что-то нечленораздельное и совладав с собой, снова опускаюсь перед кострищем, на карачки…

– Оооооо-уууууу-оооооо! – вдруг, метрах в ста выше нас по гребню, раздаётся протяжный и громкий медвежий рёв!

Я снова, перепрыгнув через кокон Михаила, бросаюсь к ёлке с нашими ружьями! Лязгнув затвором, вгоняю патрон в патронник. Медведь ревёт на всю округу, громко, протяжно и… как-то обиженно.

– Оооооо-уууууу-оооооо!

– Ну, что ты скачешь через меня?! – раздаётся за моей спиной монотонный, сонный Дыхановский голос, – Туда – сюда! Туда – сюда!

– Да?! Я?! – взрываюсь я, нервным фальцетом, – Вон!.. Медведь! Ревёт!.. Замучил!

Покачиваясь из стороны в сторону, половина зелёного кокона Дыхана медленно принимает вертикальное положение. Из конца брезентовой трубы показывается его всклокоченная голова.

– Ревёт! Ревёт! – передразнивает он меня, своим хриплым голосом, не открывая глаз, – Упасть с камня, в эту бешеную речку!.. Ты представляешь, как он упал?! Ноги себе, наверно, побил… Ты бы – не ревел, что ли?

Его заспанные глаза, наконец, принимают своё обычное, уверенно-насмешливое выражение.

– Ладно, – Михаил начинает медленно раскручиваться из своего тента, – Действительно, вставать пора…

Осторожно ступая босыми ногами, я второй раз крадусь от ёлки к нашему кострищу…

То тут, то там, я замечаю у кострища зелёные стержни молоденьких побегов бамбука. Пробую один из них на вкус… Это не остаётся незамеченным.

– Ну, как? – интересуется Дыхан, испытующе глядя на меня.

– А? – удивляюсь я, на его интерес, – Ну… С голодухи, есть можно! Напоминает зелёный горошек, когда его ешь вместе с кожурой стручков.

Дыхан, молча, забрасывает себе в рот один росток…

Наша каша, в котелке, ещё не сварилась, и мы сгрызаем по несколько бамбуковых ростков. Но, это, нам быстро надоедает.

– Ботва – она и есть ботва! – решительно заключает Михаил.

Пока я смотрю за котелком с доваривающейся кашей, он обувается в болотники и гребёт по бамбуку, к берёзе, что растёт метрах в двадцати, выше нас по склону.

– Саня! – скоро, слышу я его голос, – Бросай всё! Иди, глянь!

Тон Дыхановского голоса – такой, что я не заставляю себя долго ждать…

С дерева, далеко выше нас по склону, просматривается обширный бело-жёлтый лоскут!

– Что это?! – задаёт вопрос Дыхан, не сводя с меня глаз.

– Мишка! – кричу я, – Это же – изменёнка! Как в кальдере Головнина! Под цвет извести…

– Выходит, мы ещё вчера, практически, дошли! – вскипает радостью, Дыхан.

– Ну! – кричу я.

Нашей радости нет предела. Ведь, мы совсем немного не дошли, каких-нибудь четыреста метров!

– Всё! Скорее едим и вперёд! – командует Дыхан, и мы бросаемся к нашему лагерю…

Торопливо поев, мы сворачиваем свои брезентовые тенты и снимаемся с места…

Мы легко прыгаем по огромным, обкатанным водой валунам, уже почти полностью загромождающим ложе ручья. Безоблачное утро распахивает над нами бездну синего неба. В спину жарко пригревает уже взошедшее на востоке, на такой высоте, солнце. От сырости утреннего тумана уже не осталось и следа! Вот, что значит – лето…

Прямо у воды, на каменистом берегу, пышно цветёт кустарник.

– Мишка! – радуюсь я встрече, – Это же вейгела Миддендорфа!

Кусты вейгелы сплошь покрыты гроздьями крупных, жёлтых колокольцев.

– Но, ведь, сегодня – уже седьмое июля! А, он – ещё, только, цветёт! – недоумеваю я, – Вот, странно…

Этот кустарник – высокогорный и в низовьях, его, нигде не встретишь. Тем радостнее наша встреча…

Пока я скачу вокруг кустов вейгелы с фотоаппаратом, Дыхан вырывается далеко вперёд. Оттуда, издалека, по склону несётся его крик: «Саня! Это …!».

– Что? – кричу я, не уловив концовку фразы с первого раза.

– Снег!

– Снег?! – недоверчиво переспрашиваю я, – Какой снег?!

– Снег!

– Снег… Так, это – снежник!!! – наконец, через минуту, осеняет меня умная мысль.

– Так это не белая известь изменённой породы! Это – снежник! – я разгибаюсь от вейгелы и с удивлением, всматриваюсь в далёкую фигурку, стоящего на белом склоне, человека.

Июль! Мы уже давно забыли о снеге! Поэтому, при виде белого склона, у нас даже мысли не возникло, что это может быть, просто-напросто, снег.

– Снег! Вот это дааа!

Я спешу по валунам ручья вверх, на белый склон, к Михаилу…

Но, столько ботанических восторгов, вокруг! Вот! Прямо у ручья, пылят целыми жёлтыми облачками пыльцы, серёжки ольхи! А –