Он склонился над ней, хмурясь:

– Ты себя хорошо чувствуешь? Ответь мне, Люси.

Она посмотрела на него осуждающе:

– А не вредно ли это для нашего здоровья?

Голос был вялый и сонный. Может, она еще продолжает спать?

– Для нашего здоровья? Как это?

– Мы слишком часто… – пробормотала Люси и потянула на себя простыню. – Ты сказал, порой связь может продлиться дольше, чтобы утолить желание.

– Было такое.

– И как долго? Сколько ночей?

Он чуть отодвинулся:

– Необычный вопрос.

Люси смотрела в потолок, скрестив руки на груди с девичьей стыдливостью. Прошлой ночью она отбросила всякий стыд – оседлала Тристана и скакала на нем так, словно от этого зависела ее жизнь. Его член налился жаром при одном воспоминании об этом.

– Желание… – прошептала она. – Желание не проходит. Только не вздумай хвастаться.

– Прошло не так много времени, – ответил он, как ни странно, вовсе не собираясь хвастаться. Он ощущал смесь желания и тревоги. Тут Люси права – потребность совокупляться не утихала. Если на то пошло, она становилась сильнее, и для Тристана это тоже было внове. Он старался игнорировать эту потребность изо всех сил.

– Двенадцать, – сказала она. – Прошло двенадцать дней.

– Вот кто из нас считает. – Тристан переплел ее пальцы со своими, поднес руку Люси к своим губам и смачно всосал мизинец в горячий рот.

Люси пискнула. За закрытыми дверями она была полна таких вот негромких звуков – сдержанных, страстных и не циничных; все они интриговали. Только не в те секунды, когда плавилась в его руках. Тогда она молчала. Даже прошлой ночью, когда он только что не рычал от удовольствия. Люси сдерживалась – или поступала вопреки себе, – и это его задевало; впрочем, Тристан следил за собой и не высказывал мысли вслух. Однако должны быть причины – почему самая искренняя из известных ему женщин любит молча?

Он отпустил ее руку и произнес:

– Я не был с тобой честен.

Она немедленно напряглась:

– Как?

– Некоторые желания нельзя просто так удовлетворить сексом.

– О-о…

– Вероятно, у нас тяжелый случай. Существует голод, который исчезнет, только если ты его подавишь. Утолять его – значит лишь усиливать.

Люси молча обдумала ответ, затем оставила Тристана нежиться в постели и направилась к умывальнику в углу.

«Эта комната для нее не подходит», – подумал Тристан, глядя, как она осторожно пробирается через тесную каморку и вытирается полотенцем, полинявшим от множества стирок. Если бы уложить ее в более роскошную постель… приличную хозяйскую постель в сельском доме, лучше всего в своем собственном, с прислугой, которая приносит завтрак на подносе. Обычно Люси просыпается голодной.

Узнав ее получше, он догадывался, что Люси предпочтет не шелковые простыни, а чтобы он честно рассказал о своей личной ситуации. Честность – вот ее второе правило. И возможно, честно было бы признаться в намерениях отца женить его на кузине Сесиль и в собственных попытках совершить бросок в Индию вместе с матерью, чтобы раз и навсегда избавиться от тирании Рочестера. Но с чего начать? Двенадцать дней назад – и даже неделю назад! – это была его личная авантюра, не имевшая к Люси никакого отношения. Тристан не мог точно сказать, когда они пересекли черту, и начинал подозревать: если он все расскажет Люси сейчас, она почувствует себя обманутой и возненавидит его. Он только понимал инстинктивно: черту они уже пересекли. И он совсем не желает, чтобы Люси его возненавидела.

Люси закончила чистить перышки, и Тристана охватило беспокойство – ее прелести постепенно исчезали под слоями одежды.

– Завтра я не приду, – сообщила она, застегивая жакет.

Тристан почувствовал укол разочарования, однако ответил кивком – она не обязана объяснять, почему не хочет его видеть. Черт, да ведь он только что произнес маленькую речь и растолковал ей все причины, по которым нужно подавить желание.

Тем не менее Люси медлила, собираясь что-то добавить, и он ободряюще подмигнул.

– Вероятно, я буду неважно себя чувствовать, – выдавила она из себя, покраснев.

Ему понадобилась секунда, чтобы переварить услышанное, так как тема разговора была не из тех, которые принято обсуждать между мужчиной и женщиной. Все же необычно и трогательно, что Люси предпочла затронуть столь интимный вопрос, а не оставила его в недоумении насчет своих планов.

Он откашлялся и произнес:

– Значит, мы не увидимся примерно в течение недели.

Люси кивнула и повернулась к небольшому зеркалу, чтобы навести последний лоск. Через минуту она уйдет. И он не увидит ее. Целую неделю.

– Извини, что спрашиваю, но в течение дня ты тоже будешь неважно себя чувствовать?

Люси обернулась, все еще пунцовая:

– Что ты имеешь в виду?

– Я бы хотел пригласить тебя на прогулку.

Она смущенно опустила глаза:

– Прогулка – это просто прогулка?

– Никаких «просто». Прогулка со мной – впечатляющее событие.

Она прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

– Давай покатаемся на лодке. Послезавтра, – предложил Тристан.

Глаза Люси вспыхнули от радости, на миг превратившись из серых в серебристые, однако затем она покачала головой:

– Нас увидят.

– Не увидят, если я увезу тебя выше по течению. К западу от «Леди-Маргарет-Холла» нет никого, кроме коров и кроликов.

Идея привела Люси в восторг, хотя она не была уверена, что ей этот восторг нравится. На лице отразилась борьба.

– Устроим пикник, – непринужденно сказал Тристан. – Сейчас самый сезон для пирожных с клубникой.

Люси закусила нижнюю губу, явно разрываясь на части. Тристан понял, что выиграл. Он даже не попытался скрыть ухмылку. Люси во многих смыслах так же ненасытна, как и он сам.

Пирожные с клубникой. Мать когда-то категорично утверждала, что любовь к сладкому ведет к смерти. Однако какой неожиданно чудесный путь к могиле – плыть по Черуэллу под синим летним небом… Люси подставила лицо солнцу. Теплый воздух, аромат цветущих диких яблонь, ленивый плеск волн… Тристан сидел на веслах, направляя лодку вверх по течению.

Люси смотрела на него сквозь полуопущенные веки. Против яркого солнца Тристан виделся темным силуэтом; он неутомимо налегал на весла сильными руками, совершая ленивые, размеренные рывки. Сегодня он принадлежит ей. Целый день. Взял ее на прогулку, словно официальный кавалер. Люси чувствовала эйфорию и ничего не соображала. Наверное, это и есть смерть.