И еще есть Арсюха. Огромный дом, где у него три комнаты! Лично его, представляешь? Есть бассейн, площадка для гольфа, теннисный корт. Да! И лошади! Своя конюшня! Это, по-моему, привлекает его больше всего! И экзема у него прошла, представляешь! От солнца, океана, воздуха и продуктов! Еще у него англоговорящий, как ты понимаешь, воспитатель. Арсений целыми днями в конюшне и в бассейне. Спит так крепко, как не спал никогда. И ни разу, представь, не случилось ночного конфуза!

Еще раз попытайся меня понять. И простить. Хотя знаю, как тебе будет непросто. Решай сама, говорить Леночке всю правду или как-нибудь… Ну, ты понимаешь! Всем им привет – и Леночке, и бабуле.

Не сомневайся – я вас всех очень люблю. И все-все помню! Я не такая дрянь, как вы думаете. Хотя имеете на это право.

Просто я, как оказалось, большой и мерзкий трус. Ваша Машка. Как всегда – рассчитывающая на ваше великодушие!»

Она ответила. Всего три слова: «Желаю тебе счастья».

Больше ничего. Слишком больно.

На этом переписка закончилась.

* * *

Елена в придуманную сказку верила лишь вначале. Потом словно впала в ступор – как после смерти Бориса. Днями не вставала с постели и молчала. Ольга с Гаяне уговаривали ее поесть, принять душ и посмотреть телевизор.

Она просила оставить ее в покое и закрыть дверь в ее комнату.

– Надо сказать правду, – наконец сказала Гаяне.

Довод такой – неизвестность хуже всего. Мысли разные и страшные. Думает о самом плохом. Лучше эта правда, чем ее ужасные домыслы.

И Ольга решилась. Рассказала все и показала Машкино письмо.

Оказалось, что то, что произошло с Машкой, ее быстрые сборы и тайный отъезд, не произвело на Елену такого впечатления, как приезд Ирки.

Помолчав, она сказала дочери:

– Как ты могла? Как ты могла это от меня скрыть? Какое право ты имела решать, видеться мне с моей дочерью или нет? Прощать мне ее или нет? Это, Ольга, не в твоей компетенции! Это – моя дочь и моя жизнь! И это – самое ужасное, что ты сделала в своей жизни!

– Мама! – залепетала ошарашенная Ольга. – Я думала прежде всего о тебе! Ты была в больнице! Да еще с каким диагнозом! Я думала, прости, что это тебя просто убьет! Я испугалась, мама! За тебя испугалась!

– Испугалась! – горько усмехнулась Елена. – А ты не подумала о том, что, если бы я ее увидела, мне было бы не так страшно уйти из жизни? Она – моя дочь, Оля! Какая ни есть – моя дочь! И я ее все-таки жалела – за то, что душа ее родилась такой убогой. Она ведь несчастный человек, Ольга. Неужели ты этого не понимаешь? Я ее, представь, в душе давно простила. Хотя… – Елена вздохнула, – тебе этого не понять. Прости! Ты же не знаешь, ЧТО такое свое дитя! Даже самое ужасное и отвратительное.

– Мама! – закричала Ольга. – Как же ты можешь! Так! Ты же все знаешь про мою жизнь!

Елена отвернулась к стене.

Гаяне зашла в Ольгину комнату в этот вечер. Она принесла горячий сладкий чай, укутала дрожавшую, как в лихорадке, Ольгу вторым одеялом и сидела на краю кровати всю ночь, гладя Ольгу то по голове, то по рукам, приговаривая шепотом:

– Ты не держи на нее зла, Леля! Пережить такое нужно огромное мужество! Все пройдет, девочка! Ты мне поверь. И не такое проходит!

* * *

И правда, прошло. В смысле – все делали вид, что того вечернего разговора, самого страшного в Елениной и Ольгиной жизни, словно и не было.

Елена стала вставать с постели, пыталась помочь Гаяне с хозяйством, но быстро уставала и уходила в свою комнату.

Конечно, пробежавшая между ней и дочерью, любимой дочерью, «кошка», а скорее всего, зверь пострашнее, сразу не исчезла. Обе смущались и старались не смотреть друг другу в глаза.

Ольга первая решилась:

– Мамочка, прости! Если за все это можно простить!

Елена, не сдерживая слез, кивнула и обняла дочь. Покаялись обе. И стало, разумеется, легче.

Опять заговорили о ремонте, строили планы на лето – Ольга выбирала санаторий, в который могли отправиться ее «цацы».

Гаяне мечтала увидеть Баку – ну хоть один раз, последний!

Ольга задумалась: а может, взять бизнес-класс и махнуть? Для Гаяне это будет огромным счастьем. Для Елены – большим подарком. Снять гостиницу у моря, вечером прогуливаться по набережной – говорят, что она чудесна. Дышать морским воздухом и слушать шепот волны. Сходить на восточный базар – яркий, громкий и пряный. Устроить вот такой праздник души и тела.

Страшновато, конечно. «Цацы» еле ползают, честно говоря. Но врачи настаивают на том, что положительные эмоции и благодатные стрессы только способствуют здоровью и разгоняют медленную, ленивую старческую кровь.

Все оживились и вечерами обсуждали поездку. Конечно, старухи кудахтали, попеременно впадали в панику и отказывались ехать – то одна, то другая.

Но – билеты и гостиница были заказаны, и с этим пришлось смириться.

* * *

Двадцать дней честно отсидели в санатории – готовили «организмы» к поездке. Без конца пили валокордин и потихоньку от Ольги просили у врача каких-нибудь успокоительных. Ольга навещала свою «богадельню» по выходным. «Цацы» крепились изо всех сил, говорили, что чувствуют себя прекрасно, и были наигранно веселы.

– Стойкие оловянные солдатики, – смеялась Ольга.

И наконец наступил октябрь – безо всякого плавного перехода, сразу после короткого сентябрьского подарка – бабьего лета. И сразу с дождями, листопадом и холодом.

Долетели прекрасно, без приключений.

Важно пили предложенный сок, восхищались «полетным» обедом на пластиковом подносе, два раза просили кофе.

Долго прощались с любезной стюардессой и шумно благодарили за чудесный полет.

Выйдя из здания аэропорта на улицу, пахнувшую все еще летом, душноватой сладкой зеленью, раскаленным асфальтом, южной пылью и жареным мясом из придорожного ресторанчика, Гаяне замолчала и словно окаменела. Вытянулась в струну и беспокойно теребила поясок от платья.

Елена скинула плащ и обмахивалась журналом.

– Здесь всегда душновато, – тихо сказала Гаяне. – Влажность большая.

Елена растерянно кивнула и посетовала, что не взяла веер. Тот, «карменовский», что Леля привезла из Мадрида.

Сели в машину и двинулись в город.

Елена удивлялась незнакомым пейзажам – совсем мало растительности, длинные «шеи» нефтяных качалок. Овцы, пасущиеся на голых склонах.

Гаяне молча глядела в окно. За всю дорогу – ни единого слова.

Ольга приложила палец к губам – показала знаком матери: помолчи.

Елена обиженно поджала губы.

Наконец въехали в город, сразу поразивший густой обильной зеленью, чистотой, шириной проспектов и знакомым урбанистическим гулом столицы.