Немецкие пушки после встречи с Т-34 и КВ получили у немцев прозвище “дверные колотушки” из-за низкой пробиваемости.

Особенно эффективны «сорокопятки» были во время преследования отступающего врага, когда они транспортировались американскими вездеходами. Всего их было выпущено более 64 тысяч».

Залпы немецкой артиллерии повторялись через ровные промежутки времени и с каждым разом они перемещались на сто-двести метров правее или левее. Только несколько батарей самых тяжелых орудий, возможно, 220-миллиметровых гаубиц, упорно били поверх позиций, по месту расположения наших батарей. Вскоре артиллерийская дуэль достигла такого напряжения, что холодное свинцовое небо до самого горизонта заволоклось густым дымом, сажей, пылью. Земля дрожала, а вверх то и дело взлетали фонтаны земли.

На какое-то время наши переместили огонь в лощину, откуда била немецкая артиллерия. В течение получаса земля в той стороне непрерывно вздрагивала, охваченная пламенем и дымом разрывов. Вскоре немецкие орудия замолкли.

– Все, господин полковник, большевики нас накрыли! – кричал в трубку один из командиров батарей. Недолет… двести метров… перелет… сто пятьдесят метров… – Обер-лейтенанту неожиданно открылась ужасающая последовательность огня русских. Расстояния между разрывами постепенно сокращались, и снаряды ложились все ближе к переднему краю. Подавив вражескую артиллерию, русские перенесли весь огонь на передний край, на позиции немцев. Добавились подоспевшие «катюши». Сначала слышен рокот, потом резкий пронзительный вой и большой огненный след…

Взрывы сотрясали окопы. Глубокие черные воронки окутаны беловатой дымкой. В ближней рощице чадили «пантеры» и «фердинанды», не успевшие заправиться горючим, которое было обещано командованием еще с утра. Но из-за распутицы в грязи застревали даже тягачи-бензовозы. Вообще единственным уязвимым местом немецкой армии была сама концепция блицкрига – ее зависимость от скорости. Как только темп движения военной машины рейха замедлялся, ее успехи заканчивались, она останавливалась. Как велосипедист, который не в силах крутить педали в сыпучем песке.

Именно так и произошло в 1941 году. Хотя в начальный период войны немецкие войска продвинулись на 100–300 километров на восток, но потеря времени на борьбу с окруженными, но сражающимися советскими войсками, постоянные контрудары Красной армии, непредвиденно большие потери техники и людей, наконец, гигантские пространства России уже к концу третьей недели войны сделали очевидным провал стратегии блицкрига.

* * *

Ротные приказали собрать убитых и раненых. Взводные отобрали крепких физически и духом бойцов.

– Товарищ старший лейтенант, может, чуток переждать? Снайпера достают, – попытался возразить один из них.

– Убитые могут и подождать, а раненые? – резонно спросил ротный. Морщась, он сам себе перевязывал пробитую осколком руку. Сидя на земляной ступеньке, неловко делал подвязку из бинта, кусок которого вырвал зубами из замусоленного бинтпакета. – Там сестренки надрываются. Так что исполнять!

Раненых уносили по ходу сообщения в сторону санбата. Стрельба почти утихла, но изредка по брустверу – фьють-фьють – тюкали пули. Перемазанные чужой кровью, санитары укладывали раненых на расстеленные шинели. Убитые оставались лежать на том месте, где захлебнулась атака. Казалось, сейчас оживут и поднимутся с земли в полный рост петьки и ваньки, володьки и кольки. Нет, не поднимутся, не отряхнутся от грязи и пыли, не подберут разбросанное оружие, каски и пилотки и уже никогда не вернутся в расположение своих взводов и рот, а потом и домой. Домой придут лишь безмолвные похоронки, написанные на серых клочках бумаги. Петьки, ваньки, володьки и кольки навсегда ушли в свою последнюю атаку…

– Да не пойду я в санбат, – уперся чернявый сержант. Усики тонкие, как у гусара. На измазанной кровью и землей гимнастерке ордена Славы трех степеней.

– Ну, вы особенно-то не ерепеньтесь, товарищ сержант.

– Можно просто Леша.

– Рану надо серьезно обработать, Леша, – уговаривала его военфельдшер Даша, бинтуя раненную осколком руку. – Вон как сильно кровоточит.

– Зарастет и без санбата. Да и куда я от такой бравенькой дивчины?! – Сержант глядел в лицо девушке, даже сквозь боль ощущая женскую близость. Здоровой рукой он вынул из пилотки припасенную папироску. – Эй, земляк, прикурить бы! – Сержант чуть привстал над бруствером, кого-то окликнув, и вдруг обмяк от тюкнувшей наповал в грудь шальной пули…

* * *

На следующий день брешь в обороне залатали подоспевшими маршевыми ротами. Батальон Суходолина отвели во второй эшелон.

– А мы думали, что каюк нам всем, товарищ старший лейтенант! – обрадовались бойцы, увидев невредимого Анисимова.

– У страха глаза велики. Небось подумали, целый полк фашистов прет на роту?

– Есть немного. Ночью-то сам черт не разберет, – оправдывались бойцы. – Днем-то завсегда ловчее биться, – деловито рассуждали они.

– Ничего, ребята, – успокаивал подчиненных твердым голосом ротный, прикуривая от протянутой цигарки свою папироску. – Ничего. Главное, избежали больших потерь. Я от реки-то вернулся обратно… Наткнулся на противотанковый расчет бронебойщиков. Две машины удалось подбить.

Анисимов увидел Климента.

– А, Ворошилов? Здорово! Ты ведь с Гусаковым оставался? Где он?

– Не знаю. Там, на мосту, такая каша заварилась. Я все время рядом находился. В одну минуту потерял его из виду.

– И что?

– И все…

– А командир тот шальной в исподнем, что с пушками пробивался?

– Того, кажись, срубило осколками. Еще у речки.

– Та-ак, – ротный жадно курил папиросу. – Где тут мои герои-бронебойщики? – Он расстегнул кармашек гимнастерки и вынул засаленный клочок бумажки. – Та-ак. Вот фамилии…

Климент хотел было рассказать про «максим», который жарил по своим на мосту, да промолчал. Оно, может, ротный правильно сделал, что вернулся обратно и не видел, как случилась та перестрелка. И где же все-таки Гусаков? Неужели под пули заградотряда угодил? Как же так? Совсем нелепо… А может, ранен? Может, в медсанбате?..

* * *

Второй эшелон – это второй эшелон. Это тишина и горячая пища в завтрак, обед и ужин. Второй эшелон – это и помывка в бане, и стирка. Запахи наваристых щей и перловки с тушенкой, хозяйственного мыла и блаженство горячей воды, белые подворотнички и свежие кальсоны. Ощущение, особенно ночами, своего мужского присутствия в собственном теле. А потому если кто и рядом из местного населения, то имели место пылкие скоротечные романы средних командиров с хозяйками, у кого довелось на постое стоять. Хоть пусть командирам подфартит по женской части, думали, засыпая вечером, бойцы… Про себя оставалось только мечтать… И ждать Победы…

Второй эшелон, есть второй эшелон. Это уже не война, но еще и не мир… Из тыла поспевали маршевые роты. Они шли на смену, чтобы спустя время поменяться ролями, если кто из свежего пополнения сможет уцелеть…