Но вместо вертлявого Петушка, толкая перед собой коляску, из подвала выползает тетя Гюльнара.

– Разбудишь Фатима!.. – укоризненно ворчит тетя Гюльнара. – Зачем кричишь?.. – и, погрозив мне пальцем, увозит спеленатую Фатиму на бульвар.

Хлопая крыльями, на замызганное сукно идет на посадку ворона и, работая клювом, обновляет у себя под мышками гардероб. На мусорном баке всклокоченные воробьи разучивают в четыре рулады этюды…

И если бы не моя трель, то не успел бы я дотронуться на подкладке до молнии, как из окна соседнего подъезда, напоминая деревянную кукушку, тут же выскочила секир-башка и, мотая баклушей, голосом Петушка пропела бы мне ку-ку.

– Ваши карманы! Ваши карманы!! Ваши карманы!!!

И все мои сбережения, включая и те, что притырены в пистон, тут же бы накрылись не совсем красивым словом.

Такое у нас теперь правило. В любое время года.

Правда, для Бабона никаких правил не существует. Зачем еще какие-то правила, когда и так все по карману. Навалится прыщавой скулой – и, стиснув зубы, можно смело шептать «бессаме мучо»…

А с 1 мая еще добавляется «Ваша зелень!», и, во избежание незапланированных неприятностей, в качестве документа необходимо предъявить хотя бы квиток лепестка. Или огрызок травинки.

Но зачем Бабону травинка, когда и так все трын-трава. И тут уже не спасет и кремлевская елка.

…Я нащупываю пальцем ноги четвертак. Все в порядке – на месте. И, размахивая пустой авоськой, выскакиваю из подворотни.

Кажется, пронесло.

Напротив Казарменного переулка обычно мы прыгаем на «Аннушку».

В прошлом году Анисим уже успел прыгнуть, а я все примеривался, и трамвай после поворота пошел на разгон. И не успел я еще ухватиться за поручень, как ноги сразу же поволокло под колеса, а руки все сползают и сползают…

И какая-то женщина даже закричала, и хорошо еще, трамвай успели остановить. И Анисим успел убежать, а выскочивший из вагона водитель успел меня схватить за воротник и чуть не оторвал мне ухо.

На платформе станции «Кировская», изображая светофор, маячит местный дурачок и, сколько я себя помню, держит на палочке кружок.

Когда подходит электричка, кружок всегда красный – и створки двери раздвигаются. А когда им съезжаться, кружок переворачивается – и теперь он уже не красный, а зеленый.

– Гат-о-о-ф!.. – густым и зычным басом малолетний Левитан дает последнюю отмашку… И, победно прогудев, электричка скрывается в туннеле…

Я люблю улицу Горького, где выходят на «хил» «клеить чувих» в клетчатых «дудочках» «стиляги», когда на фоне «аэродрома» из Тбилиси с отогнутыми краями плывет мексиканская шляпа и в окружении белобрысых «колдуний» под портативный приемник из Риги в техасской ковбойке «отбацывает» «буги-вуги» перламутровый борец за мир.

Зато когда выходишь «на Покровочку», то у каждого встречного сверкает «фикса» и под треугольником челки – белое кашне. И возле каждой подворотни – своя скульптурная группа. Как напишет потом Иосиф Бродский, «и мертвецы стоят в обнимку с особняками». Хотя какие на Покровском бульваре особняки?

Когда идешь по улице Горького, то обязательно купишь себе пломбир. А не какое-нибудь «молочное» или «фруктовое». И никто у тебя не канючит «оставь». И главное, что никогда не встретишь Бабона.

Под разлапистой люстрой Елисеевского на прилавке брауншвейгская колбаса. Точно такая же, как и в нашем заказе. Вперемежку со швейцарским сыром и маслинами из Португалии.

Раньше давали бесплатно, а с прошлого года бесплатно только одной бабушке Груне, и теперь нам приходится вынимать свои кровные из чулка. Правда, со скидкой это в три раза дешевле. Но все равно обидно. И мама даже хотела пожаловаться Клименту Ефремовичу, и на День пограничника я ему отрепетировал дуплет в середину. Но покамест телились, Клименту Ефремовичу уже успели «заделать козу». Еще спасибо, что не поставили к стенке вместе с товарищем Берия.

Я становлюсь в очередь и засовываю руку в карман. Четвертак на оплату заказа из ботинка уже давно вынут. Еще на эскалаторе. И вдруг слышу до боли знакомый голос.

– Ваши карманы… – стыдливо потупившись, скромно улыбается Петушок, и, застигнутый врасплох, я протягиваю купюру кассирше.

А Петушок меня все-таки пожалел. И на следующий день еще и получил в подарок диковинные маслины. И даже дал попробовать Кольке Лахтикову. И Бабон тоже пронюхал и потребовал вознаграждения и себе. «Чтобы, позорная тварь, не утаивал…»

А четвертак я отдавал Петушку в рассрочку. Всю осень и первую половину зимы. И на Новый год даже выносил «Наполеон». Мама печет его сама. С заварным кремом. А летом еще привозил с дачи смородину. И больше с тех пор никогда не расслаблялся.

И даже у нас в коридоре, когда шмонал на вешалке карманы гостей, то на всякий случай не забывал пришептывать спасительное слово «позволь».

Сегодня будет улов: у нас юбилей. Я слоняюсь по коридору.

У кого в карманах бумажки, я выгребаю серебро и медь. У кого только серебро и медь, я вытаскиваю только медь. А у кого только медь, я не беру ничего.

Я привык к справедливости.

Моя сестренка прислала мне в лагерь письмо: один, чтобы озарить путь на свободу, раздвинул грудную клетку и вырвал оттуда сердце – как будто факел. И все за ним пошли.

Я думал, она сочинила. А это, оказывается, Горький.

Папа купил себе новую бритву и хотел подарить свою старую Костеньке. Но у Костеньки ничего не растет.

После девятого класса Костенька убежал на войну, и там его контузило. А теперь он живет у нас и спит с моей сестрой. Как папа с мамой.

– А как ты думаешь, Гришка, – игриво интересуется мама, – он хоть выполняет свои мужские обязанности?

Костенька сидит за столом и наклеивает марки. У Костеньки коллекция.

Появляется папа. Папа снимает шляпу и ставит портфель. Папа ищет тапочки.

– Дядь Гриш… – улыбается из комнаты Костенька, – я надел ваши тапочки…

Костенька шаркает в коридор, а папа на него раздраженно смотрит. Костенька снимает тапочки и придвигает их папе. Потом надевает свои и смотрит на папу. Костенька улыбается.

У папы от злости дергается глаз.

Папа сидит на кухне. Он что-то уплетает. Во время еды папа всегда торопится. И не отвлекается.

Заходит Костенька. Папа поднимает голову и смотрит на Костеньку. Костенька смотрит на папу и молчит. Папа опускает голову и снова сосредотачивается.